кораблем, «Карманной ракетой», и коллекционировала антикварные испанские тамбурины, увитые ярко-красными розами, занавешенные партитурами и подсвеченные изнутри; несколько бубнов сейчас валялись среди дешевой мебели или же свисали в беспорядке с переборок.
– Но ты кого-нибудь видела внутри? – спросил Толстяк Антуан, не найдя ничего лучшего, как гнуть свою линию, пускай неверную. Это он умел в совершенстве.
У Руби сделался озадаченный вид.
– Солнышко, – отвечала она, – да я просто запуливаю их на орбиту, и все дела. – Она подняла на него взгляд. – А теперь обними меня, Толстяк Антуан, не тяни резину, блин!
Да и потом, заметила она, когда они устали обжиматься, сопеть и стонать, а Руби перекатилась на спину взглянуть в потолок, где он вообще таких идеек поднахватался?
Она поднялась, отошла к унитазу в углу, посидела там немного и нетерпеливо подхватилась. Она заявила, что теперь полчаса надо ждать, чтобы помочиться, словно в том была вина Антуана.
– Руби, ты бы хоть воду спустила.
– Я никогда не видела никого, менее похожего на человека, чем М. П. Реноко.
По мнению Руби, он был теневик. Один из тех загадочных и почти метафизических персонажей, что властвовали над гало до прихода землян; мотивы их и по сей день оставались в лучшем случае таинственны.
– Если у них вообще есть мотивы.
– Если они вообще существовали, – напомнил ей Антуан.
Руби Дип взмахом руки отмела возражение.
– Ты погоди, стоит задолжать этим ребятам, – заявила она, – и поймешь, что они очень даже существуют! Ты им запросто полушарие мозга останешься должен! Настанет день, они явятся взыскивать долг. Они гангстеры или копы, никто толком не знает, кто именно. Ты что, не понял? Они выглядят точно так же, как мы с тобой!
Антуан пожал плечами:
– Да нет проблем.
Если Руби Дип так хочет, сказал он, то пусть так и будет. К тому моменту они уже завалились обратно на койку.
– Нет, я вот так хочу, – сказала Руби Дип.
Необъяснимый гнев, с каким Руби встречала любое упоминание о Реноко, объяснялся, как выяснилось, их ссорой однажды за обедом в «Блестящем пятицентовике». Спор зашел о природе китча. Реноко полагал, что китч является продуктом «постмодернистской иронии», а прежде не мог существовать: прежде объекты, ныне описываемые как китчуха, просто считались мусором, трэшем.
– Если не применить к трэшу операцию иронизации, – настаивал он, – китч не возникнет.
Для него постмодернистская иронизация уподоблялась концу истории или надвигающейся сингулярности.
– Она все изменила. Ничто не будет прежним. Она необратимо трансформировала все, подобно Вознесению[10].
Он считал, что эти качества за ней сохраняются и поныне.
Руби, с ее артистическими татуировками и коллекцией тамбуринов,
Реноко намекает на популярное у трансгуманистов определение информационной сингулярности – «Вознесение для ботанов» (The Rapture of the nerds).
