ориентиров и… Мысли о развалившемся Союзе, об уничтоженной идеологии, о нивочтоневерии, духовном кризисе, о том, что выбита почва из-под ног, – эти и им подобные мысли, неясные образы, неоформленные в слова, прошли сквозь меня северо-ледовитым потоком. Высказать это было невозможно. Я и сам себе-то не верил!
– Ай, что ты делаешь? Больно же…
– Прости, пожалуйста! – Я и не заметил, как укусил ее сосок. Молока, что ли, хотел?
– Ты разозлился? Скажи! Разозлился?
Присев на постели, я закурил.
В это же время за дверью раздался знакомый голос, который пытался пробраться в замочную скважину.
– Ва-ай ме! Малшик мой, ты здеся-а-а?
– Нино? – спросила Лю и обхватила меня за шею руками.
– Да, Нино, что ты хочешь? – Откуда она вообще узнала, что я здесь?
– Деньки у тебя есть сичас?
Она постучала в дверь, и мужской голос с тем же грузинским акцентом, только более грубый, с выражением, не терпящим возражений, добавил: «Скажи, чтэ да вэчэра ждэм!».
– Или если залато ни продала, верни, да! Канешно?
Нино еще раз постучала, видно, с сомнением: слушаю я или нет.
– Конечно, Нино, хорошо!
Они ушли, очевидно. Но тишина не наступала. Очень громкий стук сердца выдавал меня.
– Что случилось?
Девочка потянула меня к себе.
– Я у нее взял немного золотых побрякушек и продал. Братве. А денег уж нет. Растаяли как первый снег…
– Золото хоть настоящее?
– Да где! Фальшивка турецкая! И тот, из Малаховки, кому я золото сплавил, хочет обратно вернуть свои деньги, говорит, не та проба… Ха-ха! Не тот блеск… А они ребята серьезные, машины угоняют…
– Ой, Ром, влип ты! Не получится так, что ты деньги вернешь, а они золото не отдадут?..
– А они и так его не отдадут! Все! Сказали, пацан, кинуть нас хотел! Такого не прощают!
– Ой-йо-йой! Лоха из тебя сделали!… Вот тебе и Кастанеда!
Последнюю фразу я пропустил мимо ушей.
Жемчужная Лю вскочила и дотянулась рукой до выдвижного ящичка письменного стола, из которого вынула стодолларовую купюру.
– У меня есть немного. Может, хватит? Надо срочно, – добавила она, – срочно обменять.
Я посмотрел ей в глаза. Они рассказали мне о полной решимости хозяйки.
– Ты уверена?
Она с жаром поцеловала меня.
– Поехали в центр! Проветримся!
Перед тем, как выйти из общаги, заглянули к Фаигу. Мудрый Фаиг не спал, он сидел в кресле, держал перед собой будильник и повторял вслух за Фредди Меркури: «Show must go on!».
Общежитие – одно, Москва – другое. Два разных города. Выходишь из общежития на улицу Москвы – словно выезжаешь из соседнего пригородного района, из провинции. Москва встречает независимостью. Воробьи, голуби, собаки, автобусы и троллейбусы –
