были слишком высоки, как и требования моей мамы. Но я пыталась им соответствовать. Быть идеальным ребенком. Идеальным проектом. Таким, о котором можно без стыда рассказывать другим.
Друзья моих родителей, с которыми я беседовала в поисках информации о своем детстве, все как один твердили: ну ведь вы выросли совершенно замечательные. Потрясающие девчонки. Без единого изъяна[5].
Травма сделала из нас безупречных людей. Жизнелюбивых, открытых, сияющих. И это так. Но есть одно «но».
За идеальность приходилось платить. Ложью, ненавистью к себе, нездоровыми отношениями, алкогольной и наркотической зависимостью, расстройством пищевого поведения…
Но я готова была заплатить любую цену, лишь бы не сталкиваться с отвержением моей матери.
Травма оставляет следы. Эти следы могут быть незаметны невооруженному глазу. Они могут быть едва уловимы. Но у любого действия есть противодействие – я писала в «Самоценности», что травма четко следует третьему закону Ньютона.
Сначала это были вспышки, – вспышки гнева, ярости и беспомощности. У меня есть еще один обрывок воспоминания – как в начальной школе я прихожу домой после уроков, кричу, как загнанное в угол животное, и рыдаю, бросая тетради в стену. Я делаю это не из-за учебы, учеба всегда давалась мне легко. Я делаю это, потому что не могу не делать. Я делаю это и ненавижу себя за это.
«Ты такая слабая», – кажется, говорю я себе.
Затем это выплеснулось в пятом классе. Внезапно обнаружилось, что вместо школы две недели подряд я садилась в автобус, следующий по круговому маршруту, и каталась, каталась, каталась на нем до изнеможения. Затем я притворялась, что все нормально, и даже делала выдуманные домашние задания. Дома ничего не подозревали вплоть до звонка учителя. Маму вызвали к директору, а вечером она допрашивала меня с пристрастием: «Зачем ты это сделала? Пока ты не ответишь, твоя сестра не пойдет ужинать, а ведь она устала после тренировки».
Как я могла ответить ей на этот вопрос?
Я не знаю, мамочка. Нет, я не плачу, мама, прости, я знаю, что ты ненавидишь мои слезы. Нет, я не могу не плакать, потому что ты сказала, что Ира голодная, – и теперь мне ее жалко. Я пытаюсь найти хоть какие-то слова, которые способны описать мое состояние, но этих слов нет, я совершенно не владею собой и информацией о причинах своего поведения. Ведь я ребенок, которому всего 10 лет…
Из той школы меня выгнали. Это была лучшая школа города, и я легко вернулась в нее через год (как я и говорила выше, проблем у меня не было ни с учебой, ни с одноклассниками). Я была талантливым ребенком. Я осознаю это, хотя порой мне все еще стыдно это признавать.
Мой психиатр, имеющий большой опыт в детской психиатрии, валидизировал историю с автобусами так: «Если бы я узнал такое о своих детях, я бы сел и пересмотрел всю свою систему воспитания». Но конечно, никто тогда не отвел меня к психологу или психиатру. Эта история покрылась паутиной молчания, как и большая часть историй в нашей семье.
«Без единого изъяна» – один из моих вариантов названия этой книги. –
