вертелось и горело. Во время ночлегов он успевал и постели из еловых лап для своих спасителей сварганить, и варево сварить из подстреленных рябчиков или зайца. Обладая богатырской силой, он стаскивал к кострищу столько валежника, сколько тамплиеры не смогли бы заготовить и за весь световой день.
Савойя теперь частенько выспрашивал у Трофима о его стране далёкой, и тот словоохотливо отвечал на все вопросы седовласого графа.
– Нет, месье, родом я не из самой Грустины, а из города Коломнины, что недалеко от столицы нашей стоит на Оби-реке.
– А кто сейчас правит твоей страной? – вставил своё слово Кортье.
Трофим сгрёб бороду в кулак и на секунду задумался:
– Сейчас, право и не знаю кто. А пять лет назад был у нас царь-батюшка Святозар.
–Так ты выходит уже пять лет как мыкаешься по белу свету, – воскликнул де Трушанье
– как случилось так, что тебя в колодки заковали?
Вздохнул тартарец тяжело, голову опустил:
– Да вишь ли, послал в Бахчисарай наш царь-батюшка посольство, чтобы значит с ордынцами крымскими мирный договор продлить. Там старый хан богу душу отдал, и новый хан на трон взошёл. А этот новый хан, уж не помню, как его звали, с османами снюхался и приказал своим янычарам убить всё наше посольство прямо во время пирушки. Я в это время на входе в шатёр стоял. Услышал крики, кинулся внутрь, а на мне уже трое янычар повисли. Ну ,я их стряхнул с себя, да опять в шатёр сунулся. Смотрю, а там всем нашим посольским уже кровинушку пустили. А хан, сидит на своём троне, в ладошки хлопает и хихикает. Весело ему, бесермену. Увидел меня, заверещал от страха. На меня уже с десяток янычар навалились. Я и их раскидал, кому-то шею свернул, кого-то мордой в пол сунул. Да разве с прорвой такой, что на меня накинулась можно справиться? По голове чем-то саданули, и скрутили меня крепко – накрепко. Но убивать меня хан не позволил. Долго вокруг меня ходил кругами, всё щупал меня, языком цокал и приговаривал:
– Корош гяур! . Корош гяур!
– Словом, через три дня от османов из-за моря их посольство приплыло на кораблях Вот им хан меня и продал в рабство. Ещё тогда меня в колодки заковали, чтобы, значит, не брыкался я. А в Кафе, где у них большой невольничий рынок есть, продали меня задорого какому-то купцу заморскому. И скитался я по морям и весям чужестранным года три, а то и четыре. Я уж и счёт годам потерял. Несколько раз пытался я от ганзейского купца сбежать, да не получалось у меня с побегами, уж больно колодки треклятущие мешали. Словом мой хозяин герр Минхен продал меня от греха подальше другому, свейскому купцу Андерсу. Ну, а тут и вы поспели.
Трофим улыбнулся во весь рот, обнажив крепкие крупные зубы. Поддел его граф очередным вопросом:
– Не забыл ли ты дорогу домой, Трофим?
– Как можно забыть? Те, кто бежит из страны нелюбимой может и сразу дорогу назад забывают, а я ведь не бежал и в рабство не по своей воле попал. Родина, мил человек,
