нам часто казалось, что мы любим недостаточно сильно. А мы не желали любить вполсилы и поэтому развелись. И только тогда поняли, что совершили ошибку. Но у нас не хватило мужества признаться в этом самим себе. Наверное, так!
Но как мне было объяснить все это Любови Львовне? Не мог же я сказать ей: «Мы развелись с Тоней, потому что любили друг друга». Ведь она даже не поняла, почему я засмеялся. А что мне еще оставалось делать? Уйти? Сказать Тониному мужу, чтобы он шел куда подальше? Другой на моем месте, возможно, поступил бы так или еще как-нибудь. А я вот взял и засмеялся. Если бы в жизни все можно было объяснить!
Мы ушли со сцены, уступив место другим.
Мы вышли с Тоней в пустой коридор училища.
– Это я во всем виновата, – сказала Тоня. – Мы же договорились, что ты ко мне подойдешь, а не я к тебе. Но, понимаешь, мне вдруг показалось, что ты не подойдешь, не сможешь, не захочешь, не знаю… Я не выдержала. Мне хотелось, чтобы ты знал, что я люблю тебя. И ты так хорошо встретил меня. У тебя было такое растерянное и счастливое лицо… А потом я услышала голос Донатоса, твой смех, и мне стало жутко. Я убежала. Я поняла, что если я не убегу, то начну говорить. И тогда меня уже ничто не остановит… Прости меня, я тебе все испортила.
Я посмотрел на Тоню. У Тони был такой вид, будто у нее умер кто-то из близких. После каждого нашего провала у нее был такой вид, и каждый раз она считала, что во всем виновата только она одна.
– Ты очень хорошо сыграла, Тоня, – сказал я. – Очень правильно и органично.
– Нет, это я!.. Это все из-за меня! – упрямо повторяла Тоня.
К нам подошел Валерка Скосырев.
– Мне не хватает двух человечков для этюда, – объявил он. – Одного парня и одной девчонки. У вас, насколько я понимаю, пока нет этюда…
Валерка вопросительно посмотрел на меня.
– Пока нет.
– Мы сейчас будем делать новый этюд, – сказала Тоня.
Она все еще не теряла надежды. Ее приглашали во многие заведомо «проходные» этюды, но она всем отказывала. Она играла только в моих этюдах. Она терпеливо ждала, пока я вымучу из себя очередной сюжет на органическое молчание, радовалась каждой моей новой идее, приходила в восторг от любой придуманной мной мизансцены, жадно выстраивала этюд, чутко импровизировала на сцене, а потом беспощадно казнила себя, когда, в очередной раз потерпев разгром, мы выходили из зала в пустой коридор училища.
– Не знаю, ребята, – сказал Валерка, – это, конечно, не мое дело, но, мне кажется, вы не тем занимаетесь. Я видел несколько ваших этюдов. У всех у них один и тот же недостаток. Вы гонитесь за оригинальностью и так накручиваете, что потом не можете оправдать ситуацию. А главное – для чего? Все равно ничего нового не придумаете! Кое-кто из преподавателей подсчитал, что за всю историю училища было показано только двадцать семь ситуаций на органическое молчание. Все остальное – лишь перепевы старого. Все уже было! Тем более на любовную тему… Кстати, самый избитый вариант. Ситуаций семь-восемь от силы.
– С чего ты взял, что мы гонимся за оригинальностью? Совсем наоборот, – сказал я.
