два рубля два светлых, подающихся под пальцами с тонкими поперечными рубчиками пластмассовых стакана. Пожали тугие медные широкие кнопки над краниками, тяжесть наполняющихся стаканов.
– Лермонтов как-то сказал о нарзане, здешнем: «холодный кипяток». Он очень не похож на кипяток.
– Да, стал намного хуже.
Когда вышли и, пройдя мимо продававшей старухи, мимо фонтана, в грязной мелкой воде которого бегали и прыгали и падали, катаясь и крича и визжа, дети, и вышли опять на бульвар, в одном из кафе рядом с несколькими молодыми людьми сидел Кавенин. Он увидел их, Еленский заметил, что он, кажется, раздумывал, пойти или нет, и не пошел, только весело улыбнувшись и кивнув. Один из молодых людей, полулежавший на отодвинутом на полметра от красного столика стуле, спросил его о чем-то, Кавенин ответил, молодой человек с темным и несколько топорным лицом подольше посмотрел на них.
– Надо полагать, группа поддержки Псоя Иудовича, – рассмеялась.
На бульваре тоже были лавки, крытые и нет, с шаурмой, которую медленно делал дагестанец напротив нарзанной галереи, с книгами, с пивом, сигаретами, длинными сладкими разноцветными стручками, семечками, орехами, стояли лотки, разрисованные рекламами, в которых под толстым стеклом лежало разное мороженое. Купили мороженое рядом с двумя кавказскими молодыми людьми с темными и довольно длинными и прямо расчесанными густыми волнистыми волосами, на экране сотового телефона у одного из которых он увидел мужахеда, вооруженного с ног до головы, идущего, подняв вверх гранатомет, на фоне взрыва; он узнал изображение: это было одно из изображений, которые специально для телефонов распространяют информагентства кавказских мужахедов. Мороженое оказалось такой же дрянью, которую Еленский покупал в России.
За нарзанной галереей вправо вверх уходила улица. Пошли прямо по бульвару. Миновали гостиницу, кафе за оградой, два дома, в которых были нарзанные ванны и на крыше одного из которых рос большой зеленый куст. Кафе, лавки, магазины, аптеки. Здесь бульвар был шире, по обеим сторонам были тротуары, посередине клумбы с цветами, фонари стояли по краям и между этими клумбами. Поезд с четырьмя разноцветными вагонами и черным паровозом, который едет по одной стороне бульвара, на двух вагонах сидят мальчик и девочка, гуляющие навстречу и вместе с ними люди, коричнево-бурый плотный с нездорово вздутым брюхом и свалявшейся плоскими кусками шерстью пони, бегущий впереди легкой двухколесной тележки с игравшим и иногда коротко взмахивавшим кнутом кучером и тоже с двумя детьми, дорога, которую он узнал: они ехали по ней, когда Ольга впервые показала ему бульвар.
Справа от бульвара рядом с дорогой был маленький полицейский домик. – Я покажу вам кафе – прелесть; любите сырые пирожки? ха-ха-ха! Правда? Нет, вы – правда? Ах, прелесть! Как все отлично! Прелестно! Прекрасно! Идемте, там. – Все было прелестно, лавки, бульвар, дома, прелестное небо, она, поднимающийся кое-где волнами тротуар, три
