всякого нормального человека. Захотелось зажмуриться и снова вернуться в настоящую жизнь, потому что такого, как сейчас, быть просто не может. Но именно так и было. И старуха никуда не делась, и разглядывала Ананасова, ища признаки понятного волнения.
– Что вы, молодой человек? Из-за какой-то бумаги. Подумаешь, десять рублей. Вы не представляете, что мы во время войны теряли. Какую мебель, какие книги…
– Откуда у вас? – Собственный голос показался Ананасову чужим.
– Племянник дал. Тетя, отнеси, пусть тебе будет на лекарство. Шестьдесят рублей пенсия, это можно прожить? А лекарства – двадцать пять. Легче умереть, но похороны тоже не без денег. Это вы, молодые, над нами смеетесь.
– Я не смеюсь. А у племянника она откуда?
– Откуда я знаю. Они разве говорят нам, старикам. Тетя, отнеси, получишь десять рублей.
– Но почему рублей? – Ананасов заметался в поисках отгадки. Может, это копеек?
– Копеек? – Удивилась старуха. – Я же не говорю – десять тысяч. Нет – рублей, это точно. Или верните бумагу. Я отдам племяннику. Пусть делает с ней, что хочет.
– Хорошо, дам я вам десять рублей. А у вашего племянника еще есть такая же?
– Не нужно так шутить. – Сказала старуха строго. – Знаете, где я работала? В торговле. Всех посадили, а я имела значок за отличную работу. Если я говорю, вы получите покой, значит, так и будет. Он свел в могилу мою несчастную сестру, но вы мне симпатичны. Уверяю вас, покой за десять рублей, это немного.
Старуха, кряхтя, поднялась. Ананасов тоже встал, как бы со сна (как бы он хотел, чтобы это был сон), вытянул из кармана деньги.
– Хотите знать мое мнение? – Сказала старуха, пряча десятку. – Вы очень правильно поступили. Десять рублей за покой – это немного.
Ананасов проводил старуху мимо бдительного Козодоя. Наверху она еще задержалась, разглядывая из поднебесья пейзаж. – Вы не представляете, какие здесь были сады. Мы умирали от запаха сирени. А теперь – тут бетон, там бетон. И такая жизнь, как эта магнезия.
Повторный визит
Старуха ушла, а Ананасов долго вертел страницу в руках. Оттиск был сделан с основного текста и хранился в развернутом виде, сгиб был свежий, когда пришла пора пускать бумагу в дело. Сволочи. Мысль работала вяло, Ананасов только приходил в себя. Нужно было отправляться в спецчасть, где хранилась копия отчета, запрашивать, сравнивать. А что там сказать? Хитрить и объясняться. А потом? По настоящему, следовало трубить тревогу, писать объяснительную. Это для начала. Отчет секретный, с таким не шутят. Тут Ананасов впал в какое-то оцепенение и решил оставить все, как есть. Сунул бумагу в отдельную папочку, забросил поглубже в ящик, и приказал себе забыть. Будем реалистами, что еще он мог сделать? Неделю играл сам с собой в кошки-мышки, гнал тягостные мысли и делал вид, что ничего собственно не произошло.
И дождался. Опять во время дежурства Козодоя. Зловещая получалась примета. Ананасов даже не
