Маня приподнялась со скамейки и попыталась бухнуться Тимошке в ноги.
– Что ты, тётя Маня! – испугался он. – Кирька уже совсем поправился. Фельдшер говорит, что со дня на день домой выпишут. Пойдём, я тебя в больницу отведу.
Женщина поспешно подхватила сумку и засеменила рядом с Тимкой, ежеминутно оглядываясь по сторонам и громко причитая от удивления.
– Я ведь в первый раз в городе, – объяснила она Тимошке, – таких чудес и видом не видела, – она кивнула на рельсовую конку, со всех боков облепленную пассажирами, и охнула: – Ну и ну, диво дивное! Одна лошадь, а столько народу волочёт.
Особенно восхитил тётку Маню маленький фонтанчик посередине круглого сквера.
– Ловко здесь городским бабам бельё стирать! – позавидовала она горожанкам, зачерпнула полную пригоршню воды, вымыла лицо и отпила пару глотков. – Бельё стирать сгодится, а пить – нет, наша водица из речки Утки куда вкуснее.
И лепнину на фасадах домов тётка Маня не одобрила:
– Баловство это, – сказала она как отрезала, глядя на полураздетых кариатид с оголённой грудью, подпирающих затейливые балкончики углового дома, – я на свою избу эту срамоту нипочём не приспособила бы.
В ворота больницы Тимошка с тёткой Маней входили рука об руку, как лучшие друзья. Тимка дивился такой перемене в тёткином характере. Совсем недавно она была готова его с потрохами схрумкать, а нынче, смотри-ка ты, – чистый мёд!
В это утро Кирька сидел верхом на деревянном заборчике между больничными корпусами на манер лихого кавалериста и нахлёстывал длинным прутом густо росшую внизу тёмно-зелёную крапиву.
– Маманя, – радостно заорал он, увидев тётку Маню, и мешком рухнул в жгучую траву. – А-а-а-а-а!
– Сыночек, родимый, ты ещё живой? – рванулась к нему мать, но он уже и сам подбежал к ней и с плачем повис на шее родительницы.
– А потолстел-то как! – не могла налюбоваться она на сына. – Словно барчук!
– Мне Тимка каждый день пироги носил, – всхлипывая и потирая обожжённые крапивой ноги, похвастал он, – и ещё мороженое.
Тётка Маня повернулась к Тимошке и робко затеребила бусы на объёмистой груди.
– Прости меня, Тимушка. Виновата я перед тобой, – тихо, со слезами, проговорила она. – И перед родителями твоими виновата. Нешто я не понимаю, что ты из-за меня из дома ушёл. Дура я баба.
Тимошка ясно улыбнулся тётке и порывисто обнял её, неловко ткнувшись носом в оборку сатиновой кофты:
– Бог простит, тётя Маня, и я прощаю, – сказал он так, как говаривал его дед Илья, если ему случалось повздорить с сыновьями.
– Ура! – сверху на них навесился повизгивающий от боли и счастья Кирька и басовито забубнил о том, как хорошо ему жилось в больнице и как он хочет, чтобы маманя тоже немножко здесь полежала и полечилась.
– Нам домой, Кирька, пора, – отстранилась тётка Маня, – время подоспело
