кинжалом шествует по тротуару к базару. На четыре-пять шагов позади идут две-три женщины в черных мешковатых длинных платьях с платками, закрывающими почти все лицо. Они несут огромные мешки с овощами, фруктами, орехами и другой сельской продукцией. Это, говорили, его жена и ее «сестры» – младшие жены.
О жизни чеченцев и ингушей в аулах основная масса городского населения почти ничего не знала. Из горожан редко кто туда ездил. Конечно, всюду в аулах имелись органы советской власти. Через них партия добивалась изменений в жизни чеченцев и ингушей. Эти народности тогда не претендовали на гегемонию в республике и ее нефтяные богатства. При общности религии связи между аулами оставались слабыми, и рознь родовых общин затрудняла осознание национальной общности. Однако население аулов, вопреки советским законам, сохраняло и отстаивало свой соответствующий шариату традиционный образ жизни.
Ломая их уклад, органы администрации и НКВД расправлялись с «кулаками» и не признававшими никакой власти вооруженными абреками. Как узнал много позже, только в 1937–1938 гг. было репрессировано 3% жителей республики, большую часть которых расстреляли. Жители аулов отвечали массовыми волнениями и вооруженными выступлениями. Их подавляли, замалчивали и в городе о них были только неясные слухи.
В нашей школе учились дети почти всех живших в городе народностей. Чеченцев было только четверо – братья Ижаевы. Он жили в большом родительском доме в Собачевке. Говорили, что их отец имеет орден за заслуги в Гражданской войне и стада овец, которых пасут в горах родственники. Ходили братья в школу и из школы в папахах, следуя один за другим по старшинству. Были дисциплинированнее, чистоплотнее и аккуратнее большинства. Ими интересовались многие ребята, но они вели себя сдержанно. И никакой межэтнической неприязни, тем более розни среди учащихся не было. Но в старших классах продолжали учебу почти только русские. Наверное, в местных чеченских и ингушских семьях были и дочери, но их я не видел ни в школе, ни на улице.
В формировании моего отношения к людям огромное значение имела семья и ее связи. Уклад семьи, как и большинства жителей старопромысловских поселков, был прост. Утром к исполнению по радио гимна – Интернационала – почти все, кто не болен, уже были на ногах, и ложились спать к концу радиовещания. Дети – Таня и я, не были исключением. У нас с нею из-за разницы в возрасте, кроме любви к чтению, было мало общих интересов, а ее встревание в мои самодеятельные занятия иногда вызывало конфликты. Получая шлепки и тумаки, родителям она не ябедничала.
Иногда Таню на неделю отвозили к Чернышевым, а вскоре стали ежедневно отводить в детский сад. Там в отношениях со сверстниками она сочетала стойкость с удивлявшими меня непротивлением злу и готовностью пострадать за правое дело. Когда в детсаде мальчик потребовал у нее игрушку, угрожая насыпать песок в ухо, она сказала: «Сыпь, но игрушку не отдам». Он насыпал, игрушку не получил, а ухо пришлось
