себе на жизнь?
– Я тогда уже созрел для мести и к тому же не мог устоять перед чарами такой перспективы.
– Чарами?
– Представь себе: я был очарован своим всемогуществом и свободой. Этим я удовлетворяю свое любопытство и живу в свое удовольствие. Немного моральных страданий и…
– Ты мог бы найти и другой источник доходов.
– Ты – тоже, – отрезал Юра. – Ничто не стоит так дорого, как жизнь человека, у которого есть деньги или которому они нужны в большом количестве.
– И ты этого никогда не стыдился?
– Стыд, честь, совесть… Что это такое?
– Это знает каждый благовоспитанный ребенок.
Юра снял очки, шумно дохнул на стекла и стал тщательно их протирать носовым платком. Затем улыбнулся.
– Ты же знаешь: я – дитя подворотни.
– Не юли, – сказал я.
– У меня, – проговорил, наконец, он, – работа нестыдная, хотя есть и не все, чем хвастают люди друг перед другом. Но того, что у меня есть, вполне хватает, чтобы быть счастливым. Меня тяготит лишь будущее, неопределенность…
Он продолжал тереть стекла.
– Скажу больше: у меня в предместье Парижа маленький карманный НИИ, там работают уникальные люди, мы строим свой мир по нашим чертежам и проектам. А наука должна хорошо финансироваться.
– Ты про банк мне расскажешь? – спросил я.
Юра тщательно расправил носовой платок, затем сложил вчетверо и, словно боясь помять уголки, сунул его в боковой карман, висящей на кресле куртки.
– А с совестью я всегда дружил и никогда не страдал от ее угрызений. И честь…
Он надел очки, и я увидел его черные глаза.
– … никогда не терял.
– Именно такой ты нам и подходишь! – сказал я.
Он снова расхохотался.
– Правда, знаешь, иногда…
Юра приложил ладонь правой руки к сердцу.
– Что, свинец в груди? – спросил я.
Он кивнул.
– Слушай, – неожиданно спросил я, – а твоя скрипка цела?
– Ну да!..
Я искренне обрадовался!
– Извини, – сказал я, – мне нужно позвонить.
Я разговаривал с Юлей, а сам радовался тому, что с Юрой мы наверняка найдем общий язык.
Глава 13
– Теперь ты знаешь все или почти все, чем я жив, – заключил Юра. – А ты, ты расскажешь? Какой хренью ты занимаешься?
Пришла моя очередь.
Я рисовал ему свою Пирамиду золотыми красками с точеными ребрами и сверкающими на свету гранями, на вершине – крест, пик совершенства. У меня уже был опыт художника. В который раз я ваял это здание совершенства уже не пальмовой веточкой на песке, а на прочном фундаменте из самых надежных глыб, проверенных миллионами лет – на генах. Мой рассказ не привел его в восторг. Он, на мой взгляд, стал заскорузлым скептиком, и ничто не могло
