опять начинают хихикать. Кирюха с Лео перешептываются и откровенно веселятся. Они знают, какое стихотворение Есенина я люблю больше всего.
– И все-таки ты прочти, а мы послушаем, – твёрдо говорит Белла. Черт, ну я предупреждал, она сама захотела. Я прочищаю горло и, глядя поверх голов, начинаю негромко читать:
– Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел…
Шепотки и смешки, гуляющие по классу, смолкают, и в кабинете устанавливается мертвая тишина. Двадцать пять человек не шевелясь слушают меня, и мельком я думаю о том, что благодаря своим выступлениям здорово наловчился держать внимание толпы.
– Я не знал, что любовь – зараза.
Я не знал, что любовь – чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.
Я не знаю, почему так люблю это стихотворение. Оно с первого прочтения привлекло меня. Не пошлостью и грубостью, нет, но тоской, сквозящей за каждым словом, общей атмосферой одиночества и боли, пронизывающей каждую строку.
– Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другого,
Молодая, красивая дрянь…
– Спасибо, Стас, пожалуй, хватит, – словно приходит в себя Белла Борисовна, наконец останавливая мою декламацию. Хорошо, что она успела это сделать, ведь уже очень скоро в тексте должны были бы прозвучать те слова, которые не принято произносить в приличном обществе.
Я наклоняю голову в знак благодарности за предоставленное время, и вдруг мои одноклассники начинают… хлопать. Первой ладонью о ладонь ударяет Наташка Федорук, которой я давно симпатичен (и с которой именно поэтому у меня никогда ничего не было). За ней подхватывают улыбающиеся Кир и Лео, а потом и весь класс – за исключением Раевского, Никоненко и парочки их друзей – начинает аплодировать. Такого я точно не ожидал. Неужели я так хорошо читал?
Растерявшись от неожиданности, я прижимаю ладонь к сердцу.
– Спасибо, ребята…
Мне и приятно, и неловко одновременно.
– Молодец, Стас, действительно хорошо прочитал, – роняет скупую похвалу и Беллочка. – Хотя это не самое лучшее стихотворение Есенина, на мой взгляд…
– А на мой – практически идеальное, – возражаю я, остановившись на полпути к своей парте. Литераторша качает головой:
– Я бы сказала, у тебя весьма своеобразные вкусы относительно поэзии.
– У него они такие не только относительно поэзии, – хохотнув, подаёт голос Раевский с последней парты. Я медленно поворачиваюсь к нему.
– Что ты сказал?
– Что слышал, – огрызается он, не прекращая насмешливо
