загораются разноцветные лампочки. Я перематываю, мы смотрим еще раз. И я пересказываю ситуацию с Имбертом – как прототип предсказал его выбор.
– Может, просто совпало. – Кэт качает головой. – Нужно больше данных, чтобы утверждать, что тут действительно есть система. Может, ты просто видишь то, что хочешь видеть. Как лицо на Марсе.
Или как когда ты абсолютно уверен, что нравишься девушке, а потом оказывается, что нет. (Этого я тоже вслух не говорю.)
– Есть что еще добавить в визуализацию? Тут ведь данные всего за несколько месяцев?
– Есть другие книги учета, – говорю я. – Но это не то чтобы данные, просто описания. И переносить их в компьютер я буду целую вечность. Там все от руки, а я и собственный почерк едва разбираю…
У Кэт загораются глаза.
– Корпус естественного языка! Я как раз искала повод воспользоваться книжным сканером. – Она довольно улыбается и хлопает по столу. – Приноси их в «Гугл». У нас есть специальная машина. Ты обязан принести их в «Гугл».
Она прямо подпрыгивает на стуле, и ее губы так красиво изгибаются, когда она говорит слово «корпус».
Запах книг
Передо мной стоит задача вынести книгу из книжного. Если получится, будет шанс узнать что-то интересненькое о магазине и его назначении. И что еще важнее, произвести впечатление на Кэт.
Но так просто книгу учета не возьмешь: ее же используют и Пенумбра с Оливером. Она вросла в магазин. Чтобы взять ее домой, нужна веская причина, и я не могу придумать ничего убедительного. Мистер Пенумбра, я хочу перерисовать свой скетч Тиндала акварелью. Ну да.
Есть еще один вариант. Можно взять другой том – не IX, а VIII или даже II или I. Это, конечно, рискованно. Некоторые из них старше самого Пенумбры, – боюсь, они развалятся от одного прикосновения. Безопаснее всего брать последний законченный том, VIII, он же самый крепкий, но в то же время самый… заметный. Я его вижу, когда ставлю текущую книгу учета на место, – наверняка Пенумбра заметит его отсутствие. Тогда, может, VII или VI…
Итак, я забираюсь под прилавок, тычу пальцем в корешки, проверяя книги учета на прочность, и тут звенит колокольчик над дверью. Я рывком распрямляюсь. Это Пенумбра.
Он разматывает свой тонкий серый шарф, делает странный круг перед дверью, стучит по прилавку, бросает взгляд на низкие стеллажи, потом на Суперстары. И тихонько вздыхает. Что-то не так.
– Ровно в этот день, мальчик мой, – наконец говорит он, – тридцать один год назад этот магазин перешел ко мне.
Тридцать один год. Пенумбра просидел за прилавком дольше, чем я прожил. До меня вдруг доходит, насколько мое присутствие в магазине мимолетно.
– Но только через одиннадцать лет после этого, – добавляет Пенумбра, – я сменил его название.
– А чье имя он носил до того?
– Аль-Асмари. Он был моим наставником и много лет моим работодателем. Мохаммед Аль-Асмари. Мне всегда казалось, что его имя на витрине выглядит лучше. Я и до сих пор так считаю.
