я не могу», – уныло подумала Мона.
Она встала, подошла к стене, оторвала два побега вербены и, вернувшись обратно, положила их перед Роуан, словно делала подношение некоей богине, сидевшей под дубом и слушавшей людские молитвы.
– Я тебя люблю, Роуан, – сказала Мона. – Ты мне нужна.
На мгновение взгляд Моны затуманился. Раскаленную зелень сада словно накрыло огромной вуалью. У Моны слегка загудело в голове, и она почувствовала, как сжалось горло, а потом эта волна – некое мрачное осознание всего ужасного – отступила.
Сидевшая перед Моной женщина была ранена, возможно смертельно. А она, Мона, стала наследницей, способной уже выносить ребенка, и действительно должна была постараться его родить, чтобы было кому передать огромное состояние Мэйфейров. А эта женщина… Что она могла теперь делать? Она уже почти наверняка не способна быть врачом. Похоже, никто и ничто ее не интересует.
Внезапно Мона почувствовала себя неловкой, нелюбимой и никому не нужной, как было всю ее жизнь. Ей следовало уйти отсюда. Это же просто стыд, что она так много дней стояла здесь, моля о прощении за то, что однажды воспылала похотью к Майклу, за то, что молода, богата и способна однажды родить ребенка, за то, что выжила, после того как обе ее матери, Алисия и тетя Гиффорд, две женщины, которых она любила и ненавидела и в которых нуждалась, умерли.
Эгоистка! Черт побери!..
– Я, вообще-то, не всерьез это, с Майклом, – сказала она вслух, обращаясь к Роуан. – И больше такого не повторится.
Никаких перемен. Взгляд серых глаз Роуан был сосредоточен и ясен. Руки свободно лежали на коленях. Тонкое, скромное обручальное кольцо делало их похожими на руки монахини.
Моне хотелось коснуться этих рук, но она не осмеливалась. Одно дело болтать без передышки полчаса подряд и совсем другое – прикоснуться к Роуан. Мона не могла вынудить себя к физическому контакту. Она не решалась даже приподнять руку Роуан и вложить в нее вербену. Такой жест казался слишком интимным.
– Ну, я ведь к тебе не прикасаюсь, сама знаешь. Я не беру тебя за руку, не пытаюсь что-то ощутить или узнать по ней. Я к тебе не прикасаюсь, не целую тебя, потому что если бы я оказалась на твоем месте, думаю, мне было бы противно, если бы какая-нибудь веснушчатая рыжая особа болталась рядом и проделывала со мной такое.
Рыжие волосы, веснушки – что можно было со всем этим поделать, кроме как сказать: «Да, я переспала с твоим мужем, но ты самая загадочная, самая могущественная женщина, та единственная женщина, которую он любит и всегда любил. А я для него ничто. Я просто малышка, заманившая его в постель. И я не была в ту ночь так осторожна, как мне следовало быть. Вообще-то, совсем не была осторожна. Но ты не беспокойся, мне никогда не стать той, кого называют „постоянной“. Он смотрел на меня так же, как потом смотрел на ту малышку, Мэри-Джейн. Похоть, простая похоть, вот и все. Похоть, и ничего другого.
