Не удивлюсь, если она не станет это пить. Сок брокколи! Ты что, пытаешься ее убить?
– О, она выпьет! Она всегда пьет. Пьет все, что я перед ней ставлю. А я стараюсь положить туда побольше полезного. А теперь я вот что тебе скажу. Если она не слушала твою исповедь, то, как мне кажется, потому, что для нее это не было сюрпризом. Все время, пока Роуан лежала в коме, она все слышала. Она сама мне сказала. Она слышала, что говорили люди, когда меня не было рядом. Конечно, никто из них не знал о нас с тобой и о нашем… Ну ты понимаешь… О нашем маленьком преступлении.
– Майкл, бога ради, если в этом штате связь с несовершеннолетней – преступление, ты должен посоветоваться об этом с юристами. Возраст секса по согласию между родственниками, возможно, лет десять, а если хорошенько порыться в книгах, то может оказаться, что для Мэйфейров это и вовсе восемь лет.
– Милая, не обманывай себя. – Майкл с очевидным неодобрением покачал головой. – Но я-то хотел сказать, что она слышала все, что мы говорили друг другу, сидя возле ее постели. А мы говорили о ведьмах, Мона.
Майкл вдруг задумался, глядя прямо перед собой. Он почти полностью погрузился в себя и казался при этом невероятно привлекательным, образцом мужской красоты и чувственности.
– Знаешь, Мона, не важно, кто и что говорил. – Он наконец посмотрел на Мону. Теперь он был печален, и то, что мужчина его возраста стал таким грустным, вдруг испугало ее. – Мона, дело во всем том, что с ней произошло. Это было… возможно, то последнее событие…
Мона кивнула. Она снова представила себе эту картину такой, какой вкратце описал ее Майкл: пистолет, выстрел, падающее тело… Страшная тайна молока.
– Ты ведь никому не рассказывала? – шепотом спросил Майкл.
«Не дай бог мне сделать это», – подумала Мона. Майкл смотрел на нее так, что она готова была умереть в этот момент.
– Нет, и никогда не расскажу. Я знаю, когда можно болтать, а когда нет, но…
Майкл покачал головой:
– Она даже не позволила мне коснуться тела. Настояла на том, что сама отнесет его вниз. А она ведь едва на ногах стояла. Сколько ни проживу, никогда этого не забуду, никогда. И все остальное тоже… Ох, не знаю… Я мог бы отнестись ко всему как к должному, но вид матери, которая тащит тело дочери…
– Ты именно так об этом думаешь? Что это была ее дочь?
Майкл не ответил. Он просто смотрел в никуда, и постепенно выражение боли и тревоги исчезло с его лица, он на секунду прикусил губу, а потом едва заметно улыбнулся.
– Никогда ни с кем об этом не говори, – прошептал он. – Никогда, никогда, никогда. Не нужно кому-то знать. Но однажды, может быть, она сама захочет поговорить об этом. Может быть, именно это больше, чем что-то другое, заставило ее замолчать.
– Да не беспокойся ты из-за меня, – сказала Мона. – Я не ребенок, Майкл.
– Знаю, милая, поверь мне, знаю, – откликнулся
