как можно тише, продолжила Роуан.
Глаза девочки остановились на ней. Какое-то время они смотрели друг на друга.
Мона кивнула и ушла, даже не попрощавшись с Майклом.
«Неловкость, вызванная чувством вины», – подумала Роуан.
Кто-то в соседней комнате внезапно рассмеялся. Похоже, Мэйфейры, невзирая ни на что, всегда смеялись. Когда Роуан умирала на втором этаже, а Майкл плакал у ее постели, в доме все равно были люди, которые смеялись. Роуан помнила, как думала об этом, отстраненно думала о звуках плача и смеха, не тревожась, никак не отзываясь. Плывущие в воздухе звуки. По правде говоря, Роуан полагала, что смех всегда звучит более совершенно, чем рыдания. Смех плывет энергичной волной, мелодично, без усилий. Рыдания же часто бывают натужными, придушенными, иногда в них звучит униженность…
Майкл покончил с ростбифом, рисом и соусом. И допил последний глоток пива. Кто-то быстро подошел, поставил рядом с его тарелкой еще одну банку пива. Майкл взял ее и сразу же выпил половину.
– А для твоего сердца это не вредно? – прошептала Роуан.
Майкл не ответил.
Роуан посмотрела на свою тарелку. Она тоже прикончила свою порцию. Настоящая обжора.
Рис с соусом. Новоорлеанская еда. Роуан вдруг пришло в голову, что она должна рассказать Майклу, что все эти недели она наслаждалась тем, что он сам, своими руками кормил ее. Но какой смысл говорить ему нечто в таком роде?
То, что Майкл ее любил, было таким же чудом, как и все, что с ней случалось и что происходило в этом доме с кем бы то ни было. И все это происходило именно здесь. Она как будто пустила здесь корни, привязалась к этому месту как ни к какому другому… Даже к «Красотке Кристине», храбро резавшей воду в проливе Золотые Ворота. Роуан ощущала твердую уверенность в том, что это ее дом и никогда не перестанет им быть. Глядя на тарелку, она вспоминала тот день, когда они с Майклом вместе вошли сюда, когда открыли буфетную и нашли весь этот старый фарфор, драгоценный фарфор и серебро…
Однако все это могло погибнуть, могло быть унесено от нее и всех остальных жарким дыханием бури, дыханием адской пасти. Что сказала ее новая подруга Мона Мэйфейр всего несколько часов назад? «Роуан, ничего не кончилось».
Да, не кончилось. А Эрон? Разве они хотя бы позвонили в Обитель, дали знать его старейшим друзьям о том, что с ним случилось, или он будет похоронен среди новых друзей и родственников жены?
На каминной полке ярко горели лампы.
Но снаружи еще не было темно. Сквозь крону лавровишен Роуан видела небо, приобретшее сказочный пурпурный оттенок. Цвет стенных росписей стал мягче в сумрачной комнате, а в листве величественных дубов, которые помогали обрести покой даже тогда, когда это не могло сделать ни одно человеческое существо, запели цикады, и теплый весенний ветерок пролетал по комнатам, врываясь в окна, открытые везде: и в столовой,
