привлекательным, хотя и лишили внешнего блеска. Он уже не выглядел таким невинным, не походил на того человека, каким на самом деле был в глубине. Нет. Но внутреннее просачивалось сквозь его красивую кожу и изменяло всю текстуру Майкла. Оно придавало легкую диковатость его лицу и одновременно налагало на него множество мягких, постоянно движущихся теней.
Грустные краски. Майкл однажды говорил ей о грустных красках, в радостные дни после свадьбы, до того, как они узнали, что их дитя – настоящий гоблин. Он рассказывал, что в викторианские времена люди выбирали для своих домов грустные краски. Это означало приглушенность тонов; это означало мрачность, неяркость, отсутствие чистых тонов. Все викторианские дома в Америке были покрашены именно в такие цвета. Так говорил Майкл. И он любил эти коричневато-красные тона, и оливково-зеленые, и стальной серый, но сейчас нужно было придумать другое слово для пепельных сумерек и темно-зеленого мрака, для ночных теней, что нависли над фиолетовым домом с ярко расписанными ставнями.
Роуан размышляла. «Погрустнел» ли Майкл? Что такого случилось с ним? Или ей нужно подобрать другое определение для его темного, но все же дерзкого взгляда, для того, как мало сейчас выражает его лицо, но при этом не становится примитивным или некрасивым.
Майкл посмотрел на нее, и этот взгляд поразил ее, как внезапная вспышка света. Удар. Почти полная нераздельность печали и смеха. «Сделай это еще раз, – мысленно попросила Роуан, когда Майкл отвел глаза. – Посмотри на меня вот так еще раз. Сделай свои глаза большими, синими и на мгновение воистину потрясающими. Интересно, не мешает ли человеку то, что у него вот такие глаза?»
Роуан осторожно коснулась щетины на лице Майкла, на подбородке. Она ощутила колючие волоски и ниже, на горле, а потом ее пальцы почувствовали мягкие черные волосы, и среди них более жесткие, седые. Роуан погрузила руку в эти волны…
Майкл смотрел прямо перед собой, как будто в потрясении, а потом очень осторожно, не поворачивая головы, перевел взгляд и посмотрел на Роуан.
Она отвела руку, одновременно вставая. Майкл тоже встал.
Когда он взял руку Роуан, она почувствовала, как отчаянно пульсирует его кровь. И пока Майкл отодвигал стул, мешавший ей пройти, она позволила себе на мгновение прислониться к нему всем телом.
Наверх они поднимались молча.
Спальня была такой же, как все последнее время: совершенно безмятежной и наполненной теплом, разве что постель в ней не застилалась, а лишь аккуратно прикрывалась одеялом, чтобы Роуан могла в любой момент лечь.
Роуан закрыла дверь и заперла ее на задвижку. Майкл уже снимал пиджак. Роуан расстегнула блузку, одной рукой выдернула ее полы из-под юбки и, сняв, бросила на пол.
– Та операция… – заговорил Майкл. – Я думал, вдруг…
– Нет, уже все зажило.
