никак не попадал в замочную скважину. Не выдержав, Митя забрал из рук соседа ключ и открыл дверь.
До сегодняшнего дня он никогда не бывал в квартире Нарышева. Разглядывая тяжелые шторы, огромные фотографии в резных рамках, Митя словно попал век в девятнадцатый как минимум. Фотографии были везде. На полках книжного шкафа, на столе, покрытом велюровой выцветшей скатертью.
Нарышев был запечатлен то в джунглях, то у пирамид. В комнате резко пахло лекарством.
Нарышев прошел к дивану, попутно поставил на стол коричневую бутылочку, пустой стакан и бросил несколько серебристых блистеров с таблетками. Затем обессиленно опустился на продавленное от времени сиденье. Бледное лицо соседа походило на маску. Митя снова посмотрел на мобильник. Он, конечно, не торопился, но и задерживаться в чужой квартире не хотелось.
– Простите старика, – жалобно улыбнулся Григорий Леонидович. – Позавчера весь день на даче провел. Продал, а новый хозяин хочет все книги выкинуть. А там ведь бесценные сокровища. Первое издание Маяковского. Представляете? Хотел книги в библиотеку отдать, а там говорят, что сейчас такое не читают. Какую-то Абгарян им подавай. Иду Мартин. Помешались на иностранцах.
– Вообще-то, это российские авторы, – улыбнулся Митя, садясь на стул. – А вы что читаете?
В общем-то, Мите было совершенно неинтересно, что читает сосед, но оставить его в таком состоянии и уйти он не мог. На краешке стола лежала тетрадь, завернутая в полиэтилен. Григорий Леонидович перехватил взгляд Мити и улыбнулся:
– Если хотите, можете посмотреть. Вы, кажется, историей увлекаетесь? Вам будет интересно. Это последний дневник императора Николая II, написанный им в дни, предшествующие расстрелу. Мой дед служил в роте охраны императорской семьи, а после расстрела… Как бы это сказать покорректнее? Экспроприировал данный артефакт. Много лет назад я сам, лично, спрятал его и забыл. А вчера разбирал книги, нашел, даже не сразу вспомнил. Я-то не эксперт в данном вопросе, а вот мой друг, – широким жестом Нарышев показал на стоявшую на тумбочке фотографию, на которой он и еще один мужчина в белых халатах позировали на фоне лаборатории, – вот он специалист. Как увидел дневник, у него даже руки затряслись. Огромные деньги предложил. Только я решил не продавать. Отдам в музей. Это же не моя собственность. Вот пусть народу и послужит. А Ванька – друг мой – так расстроился, что разговаривать со мной не хочет. Я вчера сказал ему, что связался с музеем и жду эксперта, так он назвал меня скупердяем, голью перекатной и трубку бросил. Только, по мне, лучше быть голью перекатной, чем родной историей торговать.
Митя поднял глаза на соседа. Прикалывается? Ну не может же нормальный чел, пусть и в преклонном возрасте, говорить фразочками с доисторических плакатов. Григорий Леонидович сидел, закинув голову на спинку дивана. Взгляд его сконцентрировался на старой люстре с прозрачными висюльками, и казалось, сосед забыл о Митином присутствии. И Митя вдруг понял. Может! И главное, от чистого сердца.
Впрочем,
