Лежит он теперь с простреленной головой в деревянном ящике, в земле, один, и ничего, ему все равно, он сумел всех послать, сумел уйти как‐то даже красиво, а им что – продолжать мариноваться, слушать про ка-та-стро-фу, выживать, блин.
Она трет пальцами ключ от машины, такой холодненький, как и брелок «мерседеса», и это металлическое спокойствие вызывает зависть. Почему я не кусок железки? Не ключ, не нож, не ржавая арматура, почему мне не хоть бы хны? Не могу наплевать на Никиту, не могу написать заявление, уехать в Москву, найти себе мужика с баблом, гонять по барам, не знаю, что там еще делают, в театры ходить? Я не металл, я детская противная игрушка, которую сжимают в ладони, и она отвратительно надувается, вылезает сквозь пальцы. Пыжится.
Николай Андреев
Вещдок
Львович отправляет всех за листочками. Как в школе, сука. Напишем, напишем, не ссы, начальник. Только ты же их в ящике запрешь. Ну, может, пару человек турнешь для показухи. Проведете вашу сраную внутреннюю проверку, которая выявит, что лейтенанта Белоусову бесит муж, что лейтенант Белоусова с ума сходит от желания подчиниться крепкому мужику, коим гражданин Белоусов не является, что лейтенанта Белоусову ни черта не заводит стрижка из барбершопа, просмотры «Игры престолов», скачанной с нарушениями законодательства РФ, привычка закрывать крышку унитаза, поездки на дачу к родителям, и вообще, вся жизнь лейтенанта Белоусовой – это коровья лепешка дерьма, которая медленно засыхает и привлекает только мух.
Она специально неразборчивым почерком пишет, что требует Львович, кладет ему на стол, идет к себе. Там никого – четыре стола пусты, Макс уволил себя по собственному желанию, где Серега и Фил, она не знает. Садится, закидывает ноги на стол, чтобы в очередной раз убедиться, что форменные туфли – уродство. Закуривает.
Скучно – пиздец.
На столе у Фила ключи от знаменитого железного шкафа. По регламенту в нем вещдоки, а по сути – избранные средства развлечения в их кабинете. Она встает, бросает окурок на пол, давит его. На тебе, скотина. Лейтенант Белоусова желает бесчинствовать.
За спиной пищит телефон. Неинтересно.
Ключ слегка заедает, поддается, она открывает шкаф. Его дверца – тяжелая и прохладная. Достает открытую бутылку портвейна, изъяли у коммерса на всякий случай, вдруг отпечатки, ха-ха, пробку долой и вот так, из горла, ммм, вкусно! Сладко на языке. Жжет в горле.
– Белоусова! Ты чо?
В дверях стоит Фил, живот оттягивает серый свитер. Он почти лыс, те волосы, что еще тешатся надеждой остаться, серебрятся в свете галогенов лампы.
– Давай за Макса, а что?
– Все и так на ушах. А ты вещдоки опустошаешь.
Он выхватывает у нее бутылку и прикладывается губами к горлышку.
– Ох, бля. Хорошо же. За Макса! – Пьет еще.
Она смеется и тянется к портвейну.
– Рано тебе еще. Ты же будущая мать!
