незаметной и безымянной официанткой.
– Да, – коротко отвечаю, забирая карточку из середины букета.
Руки не слушаются, я чуть было ее не роняю прямо Лизке под ноги. Та могла схватить и прочитать. Это вполне в ее стиле.
Кожа на пальцах горит, когда я поглаживаю дорогую бумагу с золотым тиснением. Наверное, один такой клочок бумажки стоит как половина букета.
– Эй, Иванова, лучше бы я вчера уронила тарелку на Исхакова. Глядишь, цветы были бы сегодня на мое имя, – мечтательно закатывает глаза.
Ой, Лизка, поверь, если бы я могла все переиграть в своей жизни, никогда бы не приняла от такого человека цветы, никогда бы не встречалась с ним один на один.
Девчонки столпились вокруг корзины, о чем-то спорят. Я в это время открываю карточку.
Без имени, без подписи. Адреса тоже нет. Только время. Скупые цифры – 18:00.
От того, чтобы разорвать записку на кусочки останавливает… сама записка. Такая красивая, будто в цветочном магазине, где Исхаков заказывал мне букет, вырезали ее с любовью. Я чувствую тепло, когда кручу в руках карточку.
Да и букет составлен с любовью. Каждый цветок на своем месте.
Но вот от зверя в этом «подарке» ничего нет.
Банальный жест. Намек, что он соизволил обратить на меня свое царское внимание.
Тошнит, и мутный гнев поднимается со дня воспоминаний.
– Иванова, пройдем со мной в кабинет, – директор без стука заходит к нам, разрезая смех девчонок и мои воспоминания. Как лезвием прошлась по воздуху.
Бросаю короткий взгляд на Лизку, на букет. Карточку убираю в шкафчик под стопку одежду.
Хм… карточка мне важнее цветов.
До кабинета идем молча, но быстро. И я догадываюсь, в чем причина этого внезапного разговора.
– Проходи, присаживайся, – тон смягчается, становится масляным. По мне лучше бы он оставался строгим, и… профессиональным.
Выбираю место на максимальном расстоянии от Лилии и директора ресторана. Они переглядываются между собой, посылают мне приторные улыбки.
Господи, это место пропитано фальшью.
– Цветы тебе прислал Демид Исхаков, мы правы?
Облизываю губы и стараюсь сдерживаться, чтобы не прокричать им в лицо, что это не их дело.
– Да, – отвечаю и выравниваю спину.
Изображать убийственное спокойствие сложно, когда внутри начинается апокалипсис со всеми вытекающими.
– И записка была?
Сглатываю. Пока смутно понимаю, к чему клонят эти две, и неприятный морозец проходится по спине. Предчувствие мерзкое, гнилое. Как перемороженное яблоко, у которого кожура осталась ярко-красной, а мякоть почернела.
– Была.
– И что в ней сказано?
Выдыхаю. Находись я в другом положении, незамедлительно бы ответила им что-то язвительное и послала в пешее путешествие. Но сейчас я не могу. Просто
