сэр Джозеф с той же немного грустной улыбкой, – что Аннабел оказалась несовершенной. Главный урок, который тебе следует извлечь, заключается в том, что ты родился не только для того, чтобы страдать за других и пытаться загладить вину каждого, кого встретишь на пути. Смотри, чтобы не оказалось, что ты спасаешь сестер Фергусон исключительно ради своих убеждений.
Грудь Алекса будто сжало железным ободом, но он хрипло рассмеялся.
– О боже, сэр! Зачем мне это? Последним человеком, которого я старался спасти, была моя жена. И она оказалась настолько благодарной, что покончила жизнь самоубийством.
Он был один, когда нашел ее. Аннабел четко рассчитала время для своего страшного деяния. Он тогда вернулся из очень тяжелой поездки и, не обнаружив ее ни в холле, ни в гостиной, отправился в спальню, открыл дверь ванной комнаты, где и увидел ее – в ванне, в воде, окрашенной кровью. Обвившие ее тело волосы напоминали грязные водоросли, в открытых, подернутых темной пленкой безжизненных глазах, как ему тогда показалось, читались одновременно отчаяние и осуждение.
Он приподнял ее и, выкрикивая проклятия, попытался остановить ручеек крови, сочившейся из рассеченного запястья, хотя понимал, что уже поздно. Поздно было уже тогда, когда он входил в дом. Он заклинал ее, умолял, уговаривал вернуться к жизни – до тех пор, пока слуги не оттащили его и не унесли ее тело.
В ее предсмертной записке была единственная фраза: «Я больше так не могу». И только Алекс понимал, что это означает. Только он догадывался, почему она почувствовала необходимость сделать это, какую страшную пустоту она ощущала, какой длинный и извилистый путь пыталась преодолеть.
Он бы тоже не понял, если бы не письмо, которое три недели назад он получил от «Львов»: «Мы думаем, что вам следует об этом знать: найдены письма вашей жены».
Этого было достаточно, чтобы уничтожить их обоих. Он муж преступницы, шпионки, пусть даже она не понимала, что делает. Ему хотелось верить, что не понимала: в конце концов, она просто передавала содержание подслушанных разговоров своим любовникам и могла не знать, как те поступят с этой информацией.
Действительно могла?
Алекс настолько углубился в воспоминания, что не заметил, как свернул с Пиккадилли раньше, чем требовалось, и, сам того не осознавая, шел теперь вдоль какой-то полуразрушенной усадьбы. К реальности его вернул чей-то сиплый, неприятный голос:
– Эй, господин хороший, не слышишь ни хрена, что ль? А?
Остановившись, Алекс обнаружил, что оказался посреди пешеходной дорожки, заполненной спешившими по своим делам людьми. Оглянувшись в сторону, откуда раздался голос, он увидел худющего мальчишку лет десяти, настороженно смотревшего на него из-под шляпы, безобразнее которой ему видеть еще не приходилось.
– А что я должен был слышать? – обратился он к оборванцу.
Мальчишка презрительно хмыкнул и посмотрел на Алекса как на последнего идиота.
– Меня, конечно. Пытаюсь докричаться до вашего уха аж от самого рынка, черт бы его побрал. У меня тут бумажка для вас.
Алекс
