Мариной Лесли. Вы, мадам, и есть Марина Лесли из Грэнмьюара. Так что все точно, никакой путаницы нет.
– Что бы вы ни имели сказать, я не желаю это слушать. – Сердце мое колотилось, внутри все оборвалось, и мне отчаянно хотелось сей же час убежать. – Прошу вас извинить меня, месье. Я неважно себя чувствую.
Он с силой сжал мое запястье. Пальцы у него были холодные и показались мне неестественно бескостными, словно мою руку крепко оплели лианы. Мысленно я вдруг представила дикий переступень, вьющийся, оплетающий все вокруг, с белыми цветками, на глазах превращающимися в зловонные ягоды цвета растворенной в воде крови. Во Франции его называют navet du diable – чертовой репой из-за его мясистого белого корневища.
– Пустите, – сказала я.
– Я все равно поговорю с вами, хотите вы того или нет.
Он произнес это так громко, что все в комнате вдруг замолчали. Королева оборвала свою речь, обращенную к Терпсихоре. Сама Терпсихора, а вернее Джон Семпилл, перестала размахивать своей картонной, усыпанной блестками лирой и, не скрываясь, уставилась, то есть уставился на меня. Музыканты перестали играть и опустили музыкальные инструменты.
– Вы мешаете представлению, – холодно сказала королева. Она даже не назвала меня по имени. – Не слишком ли рано вы начали ссориться со своим любовником, вы, так страстно желающая отомстить за убийство вашего столь горячо любимого мужа?
Все оборотились и воззрились на меня. От унижения я вся жарко покраснела – от одолженных у Мэри Ливингстон туфелек и до корней волос, – я словно вся горела и понимала, что все истолкуют это превратно, как признание вины. Даже если бы я могла придумать, что сказать, вряд ли мне удалось бы достаточно совладать со своим горлом, языком и губами, чтобы произнести это вслух. Француз, чтоб его черти взяли и утащили в самые глубины ада, все еще сжимал мое запястье, так же, как и я, застыв на месте от ледяных слов королевы.
– Это не мистрис Ринетт, а месье Лорентен мешает представлению, мадам, – раздался откуда-то сзади безжалостный, как острие бритвы, мужской голос. В ту же минуту предплечье Блеза Лорентена небрежно обхватила рука в серебристой перчатке, и француз, крякнув от боли, отпустил мое запястье. Я повернула голову и увидела советника и секретаря королевы Никола де Клерака, одетого в костюм музы астрономии Урании – белую шелковую тунику и присборенную хламиду, расшитые серебряными глобусами и компасами. Вокруг глаз его лицо было раскрашено полосами голубой и серебряной краски. И все равно в отличие от остальных джентльменов, играющих муз, он не выглядел ни глупо, ни проказливо; хотя на нем и была женская одежда, встретив его где-нибудь темном месте, я бы испугалась.
– Не важно, кто из них виноват, – нетерпеливо сказала королева, однако ее устремленный на Никола де Клерака взгляд был исполнен восхищения. – Как бы то ни было, представление испорчено.
– Покуда заглавную роль исполняете вы, мадам, его ничто не может испортить, – сказал Нико де Клерак. – Уверен, месье Лорентен больше нам не помешает,
