сваты-соседи. Важные, ни на кого не глядят. Как же, самому старосте угождают. А кто на селе царь и бог? Боярин? Неточки! Он, староста. Боярин-то бывает раз в году. Да и то не всегда. А селянин чуть что, к кому? К нему, родному, к старосте. А тот – как посмотрит. Угождал ему по жизни, поможет. Был дерзок, себе на уме, ох, уж и поиздевается. Вот и обойди такого. До города далеко…. За ними идет сам староста. Всем видом старается показать свое положение. Несмотря на жару на нем становый кафтан с широкими рукавами. Из-под него виднеется белоснежная кошуля, одеваемая им только на Рождество и Пасху. Широкие портки заправлены в сапоги. Они обильно смазаны дегтем, запах от которых разносится на версту. Но главное, чем гордится староста, – золотая цепь с головой дикобраза, которая венчала его грудь. За ним телепается жинка. Высохшая, как доска. Не то хвора, не то кость такая. Она тоже постаралась одеться. Уж если мужики на нее не смотрят, как на бабу, пусть посмотрят на наряд. На голове – цветастый турецкий платок. А платье – не частина какая, а аксалит с голубым отливом. На шее – монисто, на руках – браслеты. Далее Федор с Ульяной. Одеждой и драгоценностями не блещут. Да что им, дочка-то не таких драгоценностей стоит. Жаль, судьба не улыбнулась. Они тащатся сзади. Кто-то ехидничает:
– Ишь, как идуть. Не вровень. Хотят, чтоб сопливый первым был.
Гости, поглядывая на жениха и невесту, которые следуют за своими родителями, хотя должны идти первыми, да староста все поломал, шепчутся друг с другом:
– Да Марфа Прокла вмиг под каблук спрячет!
Лицо невесты нерадостное. Печаль так и сквозит на нем.
– Ой, бабоньки, – всплескивает руками какая-то женщина, – не люб он ей, не люб.
Рядом одна из баб замечает:
– А ты-то сама полюбовно выходила? Да, поди, батяня взял вожжи в одну руку, косу в другую… Сразу согласилась.
Бабы улыбаются.
– А одета-то как!
Да, невеста одета бедновато. Голову венок украшает. На теле – цветастый сарафан, на плечиках – голубой завязанный у горла платочек. Зато хороша! Сколько парней завидуют сопливому и придурковатому Проклу! Рядом с невестой – два ее брата. Одна другой шепчет:
– Чтоб не убежала, – кивает она на невесту.
Другая добавляет:
– Когда его соплю увидит.
Обе смеются тихонько, не дай бог, если отец жениха услышит. А младший, Петруха, о чудо, на коне, позади, едет.
– Это еще для чего? – дивится народ.
– Да Федор конем хочет похвастаться.
Да, конь был отменным. Ноги высокие, тонкие, круп поджар, шея крутая. Такой сиганет…. Марфа коня выходила, когда он был хилым жеребенком, холила его.
Перед церковной оградой остановились. Прокл весь сиял от счастья. Даже забыл сопли убрать, хоть мать сто раз наказывала:
– Убирай свое добро, а то засмеют.
Нет, длиннющая, зеленая висит до самой губы. Глянула на нее Марфа, чуть не стошнило. «Где ты, Егорушка? Где ты?» – колотится ее сердце.
