одна женщина. Он про себя усмехнулся, подметив, что она тщательно принарядилась. На ней был цветастый сарафан и поверх шугай. На голове платок, нависший над глазами и прятавший ее подбородок.
– Это ты, Ульяна, – хозяин не то спросил, не то утвердительно произнес.
– Я! Я! – залепетала она от счастья, что он ее узнал. – Да вота пришла к те, наш спаситель и милостивый господин, – она поклонилась ему несколько раз, – може, я в чем-то не права, но рассуди и заступись за бедную.
– Ну, уж и бедная, – улыбнувшись одной стороной лица, сказал барин, садясь в старое потертое кресло, на высокой спинке которого некогда красовался какой-то зверюга, сочетающий в себе львиную гриву, пасть медведя, а тело скорее рыси. – Щас, подожди, – сказал он, тряхнув русыми, постриженными в кружок, волосами. – Эй!
Дверь приоткрылась и просунулась головенка какого-то пацана.
– Скажи Гришке, пущай идет.
Головенка исчезла. Вскоре зашел со взлохмаченными волосами и в расстегнутой до пупа рубахе моложавый мужичишка. В руках бумага, гусиное перо и сосудик с булькающейся жидкостью. Он гордился тем, что сам ее готовил из сажи, яиц и глины. Упавшие космы обнажили плешину во всю голову. Она была у него удлиненной, с двумя макушками. Поставив свое добро на стол, он привычным движением рук забросил космы на плешину. Только после этого посмотрел на просительницу. Глаза у него были умные, уши большие. Умел быстро принимать нужные для хозяина решения. За это тот его ценил.
– Садись, – кивком головы боярин показал ему на ослон.
Григорий был у него всем: и писарчуком, и казначеем, и лекарем. Был честен, неподкупен. Но была и одна слабость: любил крепкое. Все равно какое: бражка, медок. Боярин прощал бедного пропойцу за его другие качества. Сколько раз, правда, и прогонял. Для острастки. Но замены найти не мог и возвращал. Тот каялся, клялся, что больше не будет пить. Но….
– Че у тебя? – боярин посмотрел на Ульяну.
– Батюшка, кормилец ты наш, спаситель….
– Хватит! – грубовато остановил он ее. – Зачем пришла?
– А… да вот. Моих дитятев… чуть етот аспид… изувечил.
– А где они? – вставил Григорий, глядя в окно.
Боярин намек своего служки понял.
– Да, где они?
– Щас! – Ульяна, чуть приподняв подол, ринулась к двери.
Вскоре за ней вошли дитяти. В дверном проеме им пришлось наклонить головы.
Первый, видать, старший, был с перевязанной щекой. У второго подвязана рука не совсем чистой тряпицей. Третий был с костылем. А четвертый… У него был такой фингал, что закрывал весь глаз. Глядя на эту команду, боярин не мог сдержать смеха.
– Дитяти! – смеясь и показывая на них пальцем, он смотрел на Григория.
И тот
