уже вошли в ошарашенное состояние настолько, что просто сидели обнявшись. Мне стало тепло, и я почувствовал…радость? Хмм, да, война приносит радость, разве нет? Зачем же ещё нам воевать? Ведь во мне пробудились какие-то тёплые чувства, может чувства этого громкого слова – любовь?
– Дорогая, чего ты хочешь? Вырвалось у меня странная фраза, надеясь таким образом отвлечь девочку от эха войны.
– Не знаю, а ты чего хочешь. Ответила она моментально спокойно, как крольчонок с выпученными глазами, по-детски, но достаточно уверенно словно это спросила не она, а само пространство…
Действительно, чего же ТЫ хочешь? Эрни? Чего ты хочешь?! Ты недоволен, и за последние времена всё что делал и всё о чём были твои речения – суть уныние, отчаяние, отчуждение и недовольство. Тотальное осуждение, всего и вся…
– Я хочу…апельсиновый сок. С мятой. Лимоном, и немного льда… немного льда…ммм…Знаешь если со мной что-то случится не переживай, оставь меня…просто уходи и ищи прибежище…не доверяйся сразу людям, действуй…скрытно, если что отыщешь надёжных взрослых, ну…как бы…таких которые тебе помогут и…
– А почему?
– Что? Ну, главное, чтобы ты выжила, тело то значение не имеет, так что меня оставишь, ну если…обвалится что-то или типа того…
– Нет, почему не доверять? Ты же хороший! Сказала она, посмотрев на меня синими небесными глазами.
– Я…прямо засмущался, хах…разве я…это неважно…я имею ввиду что в этой войне или вакханалии, или что это, я вообще не уверен, в какой мы реальности, я не уверен насчёт людей, ты понимаешь? Они же воюют, может не заметят тебя, понимаешь, а может у них плохие намерения, ну…
Не говорить же ей, что вытворяют эти так называемые взрослые люди на почве сексуального, психического или материального голода. Не рассказывать же этому ангельскому созданию как живёт этот город. Как сообщить ей о важности той чистоты и великолепии, которая заключена в её внутренней, не разбитой невинности и детской радости, солнечной, и возвышенной, такой подчас желанной для стариков. Я даже посмотрел на себя, а не упал я настолько чтобы сделать нечто дурное с ней, видя такую открытость я чуть не заплакал, я чуть не зарыдал, зная тех, кто смел это, Боже! Я задрожал от ненависти. Скорее пулю в лоб себе пусти, чертяка, чем своими грязными глазами смотреть в это бескрайнее небо в её глазах! Почему Боже? Почему? Нет, я схватился за болтающийся крест на шее и со странным отвращением словно сражаясь с Богом сказал себе, а пусть хоть бы и с ним, на раздробленных ногах, руках или порванных жилах, без них ли, без рук ли или ног, рви зубами врага, плевать, или мотать головой, я должен удержать эту последнюю чистую душу такой же, какой она мне явилась. Сейчас, сжимая крест, я принял самую важную паству, и она спросила меня что это.
– В руке? Крест. Ты разве не знаешь? Это…символ веры, типо…хаха, теперь это для меня только старые счёты, когда наши отношения решаться я либо выброшу его, либо…
