пристройками, которыми заведовал я. За этим интимном процессом я как-то застал их на складах, но доносить о происшествии Унгерну не стал, однако посоветовал Чернову перенести свои утехи подальше от моих владений. В Азиатской конной было совсем не много тайн, о которых рано или поздно не становилось бы известно барону. Унгерн, несомненно, знал о происходящем, однако, уважая удаль и бесконечную преданность Чернова, готов был терпеть мелкие проступки своего любимца. Впрочем, не стоило злоупотреблять своей удачей. Генерал за месяц до штурма все реже появлялся в лагере, он был в постоянных разъездах по ставкам местных князей, склоняя их к помощи оружием, провиантом и людьми. Во время его отсутствия настрого запрещалось распивать алкоголь на территории зимней стоянки дивизии. Я зорко следил за тем, чтобы склады с хмельными напитками круглосуточно охранялись вооруженными нарядами. Однако во втором обозе лихой Чернов умудрялся находить медицинский спирт. Очень неглупый и волевой человек, во хмелю Чернов становился скотиной буйной и жестокой. Однажды ночью, напившись до чертей, за какой-то мелкий проступок он расстрелял двух всадников, после чего ворвался в госпиталь, стал требовать еще спирта, палил по склянкам из нагана и, матерясь, залез на стол, спустил штаны и обоссал лежащие на нем документы. Подоспевший подполковник Дубовик сумел сбить хмельного рубаку с ног, схватил буяна за волосы и с неожиданным умением и силой нанес тому удар коленом в лицо. Чернов сразу отрубился, его связали и поволокли в штаб к генералу Резухину. Тот был в ярости, скомандовал: «На лед эту суку!» Чернова поволокли к реке.
В дивизии генерала Унгерна для провинившихся было всего несколько видов наказаний, к которым прибегали в случаях нарушения дисциплины. В зимнее время осужденных сажали связанными на лед и держали так до нескольких суток. В летнее время держали на дереве, причем на приличной высоте, чтобы не было возможности спрыгнуть, не убившись или не покалечившись, в городе также сажали на крыши зданий. Часто подобное наказание заканчивалось смертью провинившегося, переломами или обморожениями. В случае с Черновым для него, брошенного связанным на лед реки Керулен, это стало лишь промежуточным наказанием, вслед за которым должна была последовать по негласному уставу какая-то жуткая расправа.
Резухин сразу же после происшествия отправил гонца в ставку «Толстого вана», где, по последним сведениям, и находился барон. Назад прибыл Женя с полномочиями: «Прапорщика Чернова пороть и сжечь на костре».
Страшный приказ лично выполнял преданный палач барона. Женя, умело орудуя ташуром, выдал Чернову две сотни ударов. Чернов за время экзекуции не издал ни звука, хотя и искусал свои губы в кровь. Он не потерял сознания и даже нашел в себе силы подняться со скамейки без чьей-либо помощи. После избиения его отвели к одинокому старому кедру, растущему посреди лагеря. К этому древнему исполину
