а не эти ли глаза я видел сейчас, здесь?» И сердце его стало биться так сильно, как тогда в том доме перед иконой. Ему было стыдно и страшно смотреть на икону, и в то же время какая-то сладость разливалась в душе, захотелось к ней прикоснуться, раствориться в ней, в этой иконе, в этих глазах.
Он перестал бить в холодную деревянную дверь, бросил тряпку, сел на перевернутое ведро и обхватил голову руками. Прошлое продолжало незаметно всплывать в памяти.
После того как Алеша вернулся из Ярославля, он не хотел жить прежней жизнью. Он ведь совсем другой, он, как отец, будет художником. Алеша нашел свои кисти, краски, стал рисовать, но картины выходили какие-то мрачные, темные. И все же он рисовал. Мама долго не могла с ним разговаривать. Но как-то вечером все-таки пришла, присела в углу на табуретку и стала смотреть, как Алеша возился с красками. Потом тихо спросила:
– Можно? – И, когда Алеша кивнул, стала раскладывать его новые работы на полу и глядела на них долго-долго. Потом встала порывисто, обняла Алешу, как прежде.
– Бедный мой, бедный, что же с тобой? – стала она гладить его длинные нечесаные волосы, а он, как волчонок, вывернулся и отскочил от нее.
Мама уговорила Алешу отправиться в школу. Его там приняли прохладно, но терпимо. Учителя глядели на него как-то странно и редко спрашивали, словно боялись, а ребята явно уважали. Это Алеше понравилось.
Кое-кому он стал рассказывать про свою разбойничью жизнь, про подвал в желтом доме на улице Некрасова в Ярославле, про Василия. Все это казалось уже давным-давно прошедшим, легендой, сказкой, которую можно было с приукрашиваниями и выдумками пересказывать всем напропалую.
Алеша втянулся в нормальную жизнь, стал, как прежде, разговаривать с мамой и снова пошел в художественную школу, где ему оставалось учиться год. Учитель по рисунку очень хвалил его, а преподавательница по живописи удивлялась, что он разучился писать ярко и сочно, как раньше.
– Это поразительно, – говорила она в учительской. – Что с Алешей Ждановым случилось? Он совершенно перестал чувствовать цвет. Вот что значит переходный возраст…
В «художке» никто не знал про его побег и подвиги, считали, что он серьезно болел, а потом был на санаторном лечении. А ведь он и в самом деле болел. Только вот на лечении не был. Да и нет от такой болезни лечения. Или все-таки есть?
Этот жуткий год стал уже совсем забываться, когда Алеша вдруг снова встретил его… да-да, его, Василия. Алеша возвращался из «художки» домой, свернул за угол высокого дореволюционного дома, и тут кто-то сгреб его в объятия.
– Алешка! Это ж я, Василий. Слышь, соскучился, небось, пойдем со мной, ты мне как раз нужен. Дельце есть.
– Нет, нет, – стал высвобождаться из его рук Алеша, – я не буду, не могу, я все, я с мамой, я буду художником.
– Ну, ты что замямлил, спятил, что ли? С мамой он! Поглядите на него. Ты ж бандит, разбойник,
