были только верхние комнаты. Некоторые дома, сделавшиеся от времени и ветхости нежилыми, удерживали от обвала огромные столбы, приставленные верхним концом к стене и глубоко врытые в землю. Но даже и эти ветхие развалины служили, по-видимому, ночлежным приютом для многих бездомных бедняков. Некоторые из досок, которыми заколотили двери и окна, были в иных местах раздвинуты так, что получалось отверстие, через которое свободно мог пролезть человек. Трущобы эти отличались грязью и невыносимой вонью. Там и сям внутри них копошились крысы, от голода превратившиеся чуть не в скелеты.
Ни молотка, ни звонка не оказалось у открытой двери, где остановились Оливер и его хозяин. Осторожно пробираясь по темному коридору и крепко прижимая к себе Оливера, чтобы он не испугался, гробовщик поднялся на верхушку первого пролета лестницы. Остановившись на площадке у двери, он несколько раз постучал по ней суставом своего пальца.
Дверь открыла молодая девушка лет тринадцати-четырнадцати. Гробовщик, внимательно осмотрев комнату, сразу узнал по некоторым приметам, что она именно та, куда его направили. Он вошел, а за ним и Оливер.
Комната была очевидно не топлена. у холодного очага стоял какой-то мужчина и машинально грел руки. Позади него стоял низкий стул, на котором сидела старуха. В противоположном углу толпились дети, покрытые лохмотьями, а на полу, прямо против дверей, на тоненьком матрасике лежало нечто, покрытое рваным одеялом. Оливер вздрогнул, взглянув на это место, и еще больше прижался к своему хозяину; мальчик сразу почувствовал, что это труп.
Лицо у мужчины, стоявшего подле очага, было худое и бледное, волосы и борода с проседью, глаза красные. Лицо у старухи совершенно сморщенное, из-под нижней губы у нее выглядывали два пока еще уцелевших зуба, но зато глаза ее оказались живыми и проницательными. Оливер со страхом смотрел на мужчину и на старуху. Они так походили на крыс, виденных им внизу.
– Никто не смеет подходить к ней! – крикнул мужчина, когда гробовщик подошел к телу. – Назад! Черт вас возьми, назад, если жизнь вам дорога!
– Что за безрассудство, голубчик мой, – сказал гробовщик, насмотревшийся вдоволь на горе во всех его видах у разных классов. – Какое безрассудство!
– Говорю вам, – сказал мужчина, сжимая кулаки и с бешенством топнув по полу, – говорю вам, что я не позволю закопать ее в землю! Она не будет отдыхать там. Черви будут грызть ее… но не станут есть ее… она вся высохла.
Гробовщик ничего не ответил на этот безумный бред. Он вынул из кармана тесьму и опустился на колени подле тела.
– Ах! – сказал мужчина, заливаясь слезами и падая на колени у ног своей жены. – Становитесь на колени, становитесь на колени! На колени вокруг нее, все вы, и слушайте мои слова! Говорю вам, она умерла от голода. Я не думал, что ей так худо, пока у нее не началась лихорадка, Когда кости стали видны у нее под кожей. У нас не было ни дров, ни свечей, она умерла в темноте… в темноте. Она не могла даже видеть лиц своих детей, хотя
