style="font-size:15px;"> – Да нету его, Тит. Напился вчерась до чертиков, блукает где-то, чтоб его пескарь забодал!
Хлоп. Форточка закрылась. Тит вышел со двора и побрел в сторону забегаловки – уж там-то точно подскажут, где искать. Напротив дома участкового прихватило сердце – Тит присел на скамейку, прислушиваясь к небесному гулу, да так и просидел с час.
Ендовище потихоньку оживало. Вот уже бабы коров к Ведуге повели, вот затарахтел где-то мотоцикл, вот пропылил мимо первый автобус. Титу даже показалось, что в его окне он разглядел румяную физиономию Кончитты, похорошевшей и потолстевшей одновременно.
Мишка унд Гришка, близнецы-братья, открыли бар, тут же скрывшись за массивными бронированными дверьми с желтой надписью: «Вошел с кошельком – вышел под хмельком!»
Мальчишки…
Тит ловко ухватил за рукав рыжего пацана с модным рюкзачком за спиной.
– Погоди. Что кричите-то?
– Ты че, дед, глухой?! Хераська ночью утоп. Напился на лодочном и утоп.
Тит отпустил рыжеволосого, разочарованно глядя, как тот догоняет своих. Он пошарил в карманах и, обнаружив в залежах махорки засаленную десятку, решил помянуть покойного друга. У вывески остановился, перевел дух.
Движение на улице усилилось, людской поток забурлил, зажурчал; жизнь продолжалась, но уже без Хераськи.
Окинул Тит взглядом родную округу, и не узнал свое село: с одной стороны – хляби земные разверзлись и вонь до небес, где лишь облака да самолеты, с другой – тишь, гладь, дворцы из красного кирпича. И нет благодати Божьей ни на той стороне, ни на этой.
Или есть?
Екнуло что-то в груди Титовой, ох как екнуло. Так, что захотелось ему убежать в чистое поле, броситься на землю, уткнуться в травунекошенную и захлебнуться в горячих слезах. Но дряхлые ноги волочили его к сверкающему стеклом заморским прилавку, а выплаканные давным-давно слезы все до капельки остались у заветной могилки с зеленым облупившемся памятником железным, с которого уже двадцать первый год смотрели на Тита нежные и молодые глаза его Дашеньки.
– Водки!
Ему налили. Он выпил. Сзади громко хлопнула входная дверь. Тит обернулся нехотя.
К прилавку, пошатываясь, шел изрядно помятый Хераська, собственной персоной, с ужасным кровоподтеком
на правой щеке.
– Ты ж утоп, – угрюмо сказал Тит, недоверчиво разглядывая Хераськин фингал.
– Не-а, – протянул Хераська. – Утоп не я, а Кузя. Правда, поначалу спасатели меня опознали. А я пьяный на элеваторе дрых. А утоп Кузя, ветеринар. Не я! Недоразумение.
– Сам ты недоразумение, – Тит икнул. – А ко мне вот бомба в огород залетела…
– Врешь!? – Хераська бесновато завращал зрачками. – Врешь, поди?
– Чего мне врать-то? Хотел было тебя кликнуть, чтоб подсобил, а ты утоп.
– Утоп
