на основе традиционных ценностей, с которой сживались на протяжении многих поколений.
Иммиграция так называемых «других русских»9 часто таит конфликтный материал, за которым стоят, конечно, не какие-то квазиэтнические или культурные различия, а лишь конкуренция за скудные ресурсы. Большинство из ремигрантов хорошо образовано и соответственно ориентировано на процветание, поэтому иммиграция в сельскую местность является лишь их «вторым выбором». Так как города не могут или не хотят поглотить наплыв иммигрантов и реагируют на него все новыми ограничениями, то это приводит к переориентации на сельскую местность, ибо во многих регионах России (сюда относится и юг России) существуют еще возможности поселиться. И уже отсюда (и это является одним из новейших миграционных феноменов) наблюдается маятниковая миграция в районы России с высокой заработной платой (например, добыча нефти) или миграция в (западное) зарубежье.
Какого вида противоречия существуют, аналогичны ли они городским, почему это не приводит к еще менее контролируемой, нежели сегодня, нелегальной миграции в большие города – все это вопросы, которые не могут быть здесь рассмотрены, но которые являются важными аспектами для анализа социальной структуры деревни. Здесь необходимо остановиться на том, что распределение мигрантов по территории регулируется не государственной миграционной политикой, а протекает неформально, следуя линиям и разветвлениям социальных сетей и родства. Защиту и поддержку иммигранты могут ожидать, скорее, с этой неформальной стороны. Это обстоятельство придает процессу двоякий смысл. С одной стороны, многообразие общих интересов (потенциальных и фактических) иммигрантов в самих деревнях, поскольку население России находится в движении на протяжении поколений. С другой стороны, характерна открытая, выстроенная не по «общинному» образцу социальная структура индустриализированной деревни, которая формируется за счет индустриальных поселений, вынужденной перестройки структуры и тем самым постоянного переселения людей. О «родине» в эмоциональном смысле в таком контексте едва ли можно говорить, скорее о поверхностном чувстве принадлежности, при котором солидарность проявляется не со всей деревенской общиной, а лишь в рамках персональной социальной сети и семейного круга.
Наконец, необходимо обсудить проблему организации сегодняшней повседневной жизни через призму ранее затронутых феноменов возникновения неформальной сферы, ликвидации «фабричной» организации повседневности и миграции. Речь идет о перегрузке семьи, которая должна взять на себя сегодня, помимо прежних, и все функции, ранее выполняемые государством, различными государственными организациями и предприятиями, а именно заботу о страховании и работе, взаимопомощь, поддержку при миграции, компетентность в социализации, авторитет. При этом необходимо предостеречь от идеализации
«Другие русские» – при помощи этого понятия выражается культурная дистанция, которая существует между жившими в «нерусских» республиках русскими и местными. «Другие русские» так сильно отличаются от «нормальных» русских, что сосуществование рассматривается как затруднительное. Ресурсные возможности категории необозримы.
