Он спешит к 8 утра, доедая на ходу последний бутерброд и озабоченно глядя на часы. Наполняет собой троллейбусы, автобусы, трамваи, маршрутки, метро. В это время он – повсюду. На нем либо футболка, либо жакет с множеством карманов, джинсы, темная обувь и – непременно! – сумка через плечо. В ней рабочие носят обед, газету или журнал (чтоб не скучать в транспорте), множество разных мелочей, среди которых может затеряться, например, огромный гаечный ключ. Приблизительно с 8–9 часов в Екатеринбурге становится значительно тише – все работают. Небольшое оживление с 13 до 14 часов (обеденное время) и опять тишина. С 17 до 18 часов ворота заводов и фабрик начинают изрыгать толпы усталых людей. Не все активно заполняют общественный транспорт. Множество рабочих, собравшись в кучки по 4-5 человек, прячутся от радостей семейной жизни в парках и скверах. Пивные разговоры о футболе, хоккее, рыбалке и – разумеется! – о женщинах не смолкают часов до восьми вечера. При этом дискуссии ведутся явно не александрийском стихом, преобладают междометья и прилагательные. В начале девятого лица собеседников дружно приобретают виноватое выражение, и рабочие нехотя расходятся. Завтра повторится та же история. А выходные? Два счастливых дня будут отданы либо даче (строительство, рыбалка, мелиорация), либо телевизору (все что угодно).
Рассказы про бомжей, метро и уральских рабочих отнюдь не претендуют на исчерпывающую характеристику города. Это только внешние впечатления. К ним также можно отнести частое использование чугуна во многих сферах екатеринбургской жизни. Он встречает прохожих на старинных мостах, около балконов и крылечек, с готовностью принимает прихожан в церквях, посетителей – в музеях.
Но сегодня увидеть чугун можно все реже и реже. В центре города, на зависть пермякам, выросли огромной высоты здания. Они не только заслоняют солнце, но и заставляют помышлять о бегстве. Из-за чего? Обилие бетона и стекла, отражающего неоновые вывески, вынуждает прежде долго подумать, чем ехать в Екатеринбург. Колоссальные финансовые потоки, проходящие через город, вызывают к жизни подобные «шедевры». Воспитанию вкуса эти потоки, разумеется, не способствуют.
При этом в Екатеринбурге пульсирует активная культурная жизнь. Особенное внимание уделяется современному искусству. Но последнее слово здесь не главное. Поэтому лучше (при наличии в душе благородной тоски по настоящему искусству) ознакомиться с произведениями местных мастеров XVIII–начала XX века, чем глядеть на новейшие шедевры.
Особого внимания заслуживают небольшие деревянные дома, затерянные среди бетонных гигантов. Их прорезные балясины и наличники, профилированные пилястры и кружевные дымники вызывают в памяти сказы Бажова. Кроме того, эти изящные свидетельства прошедшей эпохи наталкивают на крамольную мысль о пагубном характере прогресса, по крайней мере, в архитектуре.
Искусство и – шире – культуру Екатеринбурга нельзя оценивать по столичным меркам. В этом случае она покажется провинциальной и, прямо
