«БМВ», подождала, пока Максим устроится рядом, и поехала домой, на Кутузовский проспект. Они вместе, молча, прошли мимо консьержки, которая вежливо поздоровалась с обоими, назвав по имени-отчеству, молча вошли в лифт, потом в квартиру, проследовали в свою спальню и так же молча, прямо в верхней одежде, упали на кровать, притянутые друг к другу неведомой силой. Ольга испытывала обморочную истому: казалось, полчаса назад они не развелись, а расписались, чтобы назваться мужем и женой. Внутри горела, пухла, готовая взорваться шаровая молния. Полгода Ольга лежала здесь одна, рыдая в подушку от тоски и ревности, воткнула в запястье нож, пытаясь физической болью заглушить боль сердечную. Шрам ещё не побелел, а Максим опять обнимал её. Чужой муж. Но он рядом, он с нею. Знакомое жжение страсти, неуправляемые порывы сплетённых тел. Только бы не потерять рассудок от счастья.
Одежда валялась на полу вместе с подушками и одеялом. Задохнувшиеся, потные, бывшие супруги, не отрываясь, смотрели друг на друга, ничего не говоря и, возможно, ничего не думая, а только переживая радость узнавания, приправленную горечью пережитой разлуки.
Максим поцеловал её, она не ответила. Вздохнула глубоко, со всхлипом, может быть, с обидой.
– Ты жалеешь? – спросил он с тревогой.
– Только о том, что мужчина, закончив, не может сразу начать всё сначала.
Они ещё долго лежали на спине, не в силах добраться до ванной комнаты. Ольга никак не могла прийти в себя. Потолок над нею вращался так сильно, что казалось, был слышен звон хрустальных подвесок на люстре. Вспыхнули картинки счастливого начала совместной жизни и понеслись по кругу. Наконец верчение замедлилось.
– Ты помнишь, как мы встретились впервые, на обочине Ярославского шоссе? – спросила она.
– Я помню, как ты мне отдалась.
– В грязном пенале общежития, откуда ты выставил двух студентов, купив им бутылку дешёвого портвейна?
– Таких подробностей моя голова не сохранила.
– Прежде ты не страдал забывчивостью.
– Память избирательна. Зато во мне навсегда отпечаталось ощущение улёта в твою раскалённую глубину. Я потерялся там надолго. Навсегда. Любимая…
Слова, которые должны были вызвать возмущение двуличьем, пробудили лишь нежность, так долго не имевшую выхода. Ольга гладила пальцами щёки мужчины, крутые дуги бровей, целовала знакомое до мельчайших подробностей тело – от тёмных сосков до огромных ступней, и особенно нежно – такую сексуальную женственную родинку над верхней губой. Он был нестерпимо хорош – смуглый, высокий, с широкой грудью и узкими бёдрами. Теперь это всё чужое, во всяком случае так определено официальной бумагой с гербовой печатью. Старая обида опять подступила к горлу.
– Почему ты за полгода ни разу мне не позвонил?
– Как только ты приняла решение развестись, твой отец услал меня подальше, где нет стационарной связи. А мобильник ты вырубила.
– Я? Неправда, папа ежедневно вечером приходил ко мне в больницу, а утром звонил.
– Кто
