ущелье завалены отломком каменной горы. Родителю моему грозил сей посаждением под приподнятую гору, если не снимет он с меня звания жрицы и не вручит объятиям Кривида. Можно ли не устрашиться очевидной смерти! Родитель мой снял с меня обет и дал благословение на брак ненавистный. Он отведен был в пропасть гнусного нареченного своего зятя, и ныне достанусь я вечно мерзкому уроду! Я трепещу, ожидая сих мучителей моих, ибо оные три богатыря не должны были взять меня прежде тридевяти остальных моих жертвоприношений. Но сие последнее утро, и час гибели моей приближился».
«Пусть придут богатыри твои, – говорил Чурило девице. – Посмотрим, могут ли оные учинить притеснение тебе, покровительствуемой богами русскими, коим клялся богатырь Владимиров не выдавать в обиду терпящих насилие». Прелепа не слыхала о богах русских и не знала про Владимира, однако верила, что она будет избавлена. Отчаянный приемлет все, надежду ему обещающее. Она отдалась его защищению.
Ободряющий ее богатырь рассказал ей для разогнания скуки, во ожидании сражения, о славной земле Русской, о добродетелях оной князя, о богатыре его Добрыне и прочем. Не забыл также объявить о убиении змия, но древний повествователь сей истории божился, что Чурило говорил о том не для хвастовства, а для уверения Прелепы, что есть надежда ему не бояться богатырей, кои не убивали еще змиев. «Ай-ай! – закричала она, увидя своих гонителей. – Вот они!» – и спряталась за Чурилу.
«Что ты за смельчак, дерзающий являться в сих местах? И где девица, расклавшая сей огнь?» – спросил его Дубыня. Богатырь ответствовал ему на сие только ударом плети через лоб. Но сего довольно было пресечь разговор, ибо Дубыня от оного растянулся безгласен пред ногами своих братьев. «О, так ты еще и драться вздумал!» – сказал Усыня в превеликом гневе и кивал уже усами, чтобы захватить оными богатыря и бросить чрез долы, горы и леса. Но Чурило, коему недосужно было долго медлить, схватил его за ус и треснул о землю толь исправно, что кроме уса не осталось и знака, бывал ли когда Усыня. Между тем горящий досадою и мщением Горыня поднимал на плечо близстоящий каменный утес, чтоб оный бросить в Чурилу и дать ему карачун[22]. Но как в поднимании сем он принагнулся, то тем открыл богатырю способность толкнуть себя в зад ногою. Сей последний окончавший побоище удар был толь силен, что Горыня, раздробленный и с каменным утесом, улетел из глаз. Победа совершилась. Обрадованная девица упала на колени пред своим защитником, и думаю, что готова была забыть вечно священный огнь Ишамбратов и ту пропасть, где заключены были родитель ее и братья, чтоб следовать за толь сильным покровителем, ибо храбрость великое имеет предубеждение на сердце нежного пола. Но Чурило не был слаб оковам любви и помышлял только о освобождении заключенных ее родственников и о истреблении мудреца, изобретающего толь опасные чрезъестественные воды. Он предлагал девице вести себя к жилищу
Дать карачун – пословица, вошедшая в обычай от напоминания славного чародея Карачуна, о котором есть особливая книга. Сей чародей был толь лют, что попадшему в его руки не было спасения, а поднесь еще говорят о пропадшем невозвратно: карачун взял.
