строить рынок.
И Григорий Алексеевич, видимо, не горел большим желанием расхлебывать эту не им заваренную кашу, радикальными непопулярными мерами спасать полностью разваленную к осени 1991 года экономику (что по-человечески совершенно понятно), а предпочитал подключиться на следующем, более благодарном и спокойном этапе. Мы тогда по его поводу сразу вспомнили старый и довольно грубоватый анекдот про цирк, заканчивающийся словами: «В общем, первый ряд в дерьме, второй ряд в дерьме, даже галерка тоже, и тут выхожу я весь в белом».
Когда рассматривался вопрос о том, чтобы Явлинский возглавил экономический блок Правительства России и взялся за претворение в жизнь радикальных реформ, Григорий Алексеевич поставил достаточно жесткое условие, что должен быть премьер-министром, и не меньше. При тогдашнем раскладе политических сил это условие почти априори было неприемлемым, и Явлинский об этом не мог не знать.
Тогда же естественно возник и другой вопрос: если имеющаяся и уже озвученная президентом программа радикальных реформ написана одними экономистами, то почему во главе команды надо ставить совсем другого человека, хотя и известного экономиста? Бурбулис попытался найти компромисс: мол, пусть Явлинский будет вашим начальником, но «управляемым», то есть будет слушать и слушаться всех нас и не будет лезть в политику. Последнее для Бурбулиса было особенно важно.
Помню наш ночной разговор на 15-й даче, куда Бурбулис приехал после Госсовета и сообщил нам, что провел переговоры с Явлинским и что утром должен состояться следующий разговор. Явлинский, по его словам, соглашался на такой вариант: номинально он станет во главе, а на самом деле будет подчиняться Бурбулису и нашей команде. Возникла небольшая пауза. Первым среагировал Костя Кагаловский, сказав: «Вы, конечно, можете договориться с волком, что он серых зайчиков будет кушать, а белых не будет. Но эта договоренность будет действовать лишь до тех пор, пока вы не откроете клетку». И мы все стали убеждать Бурбулиса, что эти договоренности – блеф Явлинского. С тем Бурбулис и уехал.
Я понимаю, ему тоже не очень хотелось, чтобы Явлинский забрал себе всю полноту власти и всю полноту славы (хотя до славы было очень и очень далеко, и на нее мы меньше всего рассчитывали). Но и Явлинский тогда отнюдь не рвался в бой. По-моему, он и ставил свои практически неприемлемые условия, чтобы они не были приняты. Ему, вероятно, казалось, что он нашел беспроигрышный вариант. Или он приходит позже, когда самая тяжелая, рискованная и непопулярная работа будет выполнена и ему достанется роль реформатора-триумфатора, или, если реформы провалятся, он скажет: я же просил всю полноту власти, но вы не дали – вот и результат!
Кстати, любопытно, что Явлинский, впоследствии активно критикуя тактику реформ и их результаты, никогда не вспоминал о тех переговорах и об имевшейся у него реальной возможности делать реформы своими руками, им же и отвергнутой. Мне кажется, что в душе
