твоих поступков.
– Ты единственный слушатель и мой главный судья. Незадолго до войны случилась одна история. Мой друг по Михайловскому училищу Серега Очкасов в феврале 1917 вывез в Польшу жену и сына. Его примеру последовал и я. Вас отвез в Таллин к своему однополчанину эстонцу Вернеру.
Тогда в 1918 году многие мои друзья и просто сослуживцы, большинство кадровых офицеров устремились на юг в Добровольческую армию. То, что началось после октября 1917 года трудно было назвать новой властью. Обычный бандитизм, всеобщая ненависть, мечущиеся мнения толпы; солдаты ненавидели офицеров; погоны считались клеймом, за ношение которого могли запросто расстрелять. Армия превратилась в сброд. Рабочие ненавидели инженеров. Деревенские ненавидели городских. Основной аргумент – пуля. У меня новая власть ничего не отобрала, потому что отнимать было нечего, но я считался врагом. Я поехал на Дон воевать за нормальную человеческую жизнь в своей стране. Ни за красных, ни за белых, за порядок и нормальные условия. До своих я не доехал. В вагоне случилась драка, жестокая и кровавая. Кто за кого и зачем дрался, сказать невозможно. Шпаны и бандитов после общей амнистии было намного больше, чем комиссаров. В этой драке очень многих убили, меня тоже посчитали покойником. Но заботами сестры милосердия, благодаря ее вниманию, я вернулся на грешную землю. Убитых увезли, меня отправили в больницу. Я долго не мог двигаться, даже сидеть на кровати. Потом благодаря этой женщине научился вставать, ходить и, в конце концов вернулся к физическому труду. Довелось поработать конюхом на конезаводе. Был счастлив и уже ничего другого не хотел. Но в одночасье конюшня сгорела, погибло много лошадей. Директора завода расстреляли, рядовых конюхов, в том числе и меня, судили и попал я на Волгострой. Знаешь, что это такое? Потом расскажу. После освобождения остался по месту отбытия наказания в городе Угличе, работал в школе. Началась война, возглавил истребительный батальон. Знаешь, что это? И об этом как-нибудь расскажу. Так вот, сынок моего друга Очкасова объявился в Угличе под другой биографией и фамилией. Я сделал все, чтобы отец и сын обрели друг друга, но ошибся. Этот парень явился ко мне зимой 1941 года, немец стоял на подступах к Калинину. Он умолял меня отвезти его к линии фронта. Думал, обернусь, но немцы наступали слишком быстро.
Отец и сын долго шли молча. Иволгин ждал реакции Александра.
– Или, отец, ты мне до конца не договариваешь, или сожалеешь о чем-то?
– Для немцев я оказался балластом, точнее таких, как я зимой 1941 года у них скопилось столько, что одноглазый инвалид, не очень молодой был обузой. Пришлось вспомнить все, что могло бы изменить отношение немцев ко мне.
Снова возникла пауза, шли молча, Иволгин даже начал считать шаги.
– Похоже я и моя мать оказались в вашей игре разменными монетами, – четко произнес Александр, обида и злость слышались в его интонации.
– Считай так, как тебе ближе. Где я живу, ты знаешь. Рад был тебя обрести, пусть на короткое время. Прости, если можешь, – молвил Иван Алексеевич.
