или, лучше, читал о самом себе французский роман – подобный тому, что скрашивал ему часы ожидания на почтовой станции.
Тем временем дело принимало совсем уж незавидный оборот. Потеряв всякое представление о дороге, Петруха направлял возок наугад – мечтая лишь о том, чтобы выбраться к людям прежде, чем лошади вовсе выбьются из сил. Он что-то бубнил себе под нос, иногда довольно громко ругался или же, потеряв самообладание, хлестал лошадей: но все было тщетно – они едва передвигали ноги, а подступающая тьма не сулила ничего хорошего.
Наконец и вовсе настала ночь, а вместе с ней, слава богу, прекратился снегопад. Ветер вдруг стих, на очистившемся небе проступили Луна и звезды. Мороз при этом ощутимо усилился – Эвальд вдруг почувствовал, что продрог насквозь и что малодушие помаленьку находит дорогу к его сердцу: тонким своим голоском оно словно бы зудило и зудило, склоняя признать, что он, Эвальд Гюнтер Вольф, сейчас готов отдать самые хрустальные свои мечты только за возможность оказаться где-нибудь в тепле и безопасности.
Как бы то ни было, судьба тогда все-таки сжалилась над нашими путниками – ближе к полуночи Петруха наткнулся на какие-то, лишь одному ему понятные, знаки, приободрился, и некоторое время спустя возок наш въехал в деревню, проступавшую черными силуэтами приземистых изб на фоне черного же неба. Здесь все уже спали и явно не желали просыпаться – даже собаки не залаяли.
Где-то горел огонек: Петруха вытянул шею и прищурился.
«В церкви кто-то… чуднó… – пробормотал он с нотками удивления, после чего пустил возок в ту сторону. – Это Волостниковка – село-то. Далеко ж мы забрали-то в бок! Тут уж и заночевать придется, делать нечего! Я, вот, отвезу тебя в церкву, барин. Хоть погреешься тама, пока я кого найду.»
В деревянной церкви действительно горел огонь, возле нее, за оградой стояли несколько саней, ходили какие-то люди. Петруха высадил моего племянника рядом с ними и, указав рукой на церковные двери, сколь мог напористо произнес:
– Ну, иди же туда, барин, иди. Погрейся чуток в божьем доме, а я поищу ночлега.
Эвальд мало что понял, однако подчинился и негнущимися, едва ли не глиняными ногами направился к церкви.
Вошел. Не осматриваясь и не пытаясь что-то понять, больше по привычке, еще несколько раз шагнул вперед. Царящее внутри храма тепло облекло его со всех сторон разом, единым мигом проникло в легкие, охватило всю поверхность тела, всю кожу, проступив сквозь нее в кровь, и там соединилось, как видно, с застывшими до времени остатками винного спирта. Прежняя отстраненность теперь усилилась стократно – Эвальд почувствовал себя словно бы ангелом, а не человеком в телесной плоти, он глядел по сторонам, кажется, видел все и слышал все, но как бы сквозь волшебный туман – он будто парил теперь над полом этого деревянного храма, не ощущая ни усталости, ни тревоги.
Он увидел
