Жданку, – сказала Анна Ефимовна. – Чего же делать станешь? Не угодил, стало быть.
– Ой, мамыньки… Боюся я, – заревел вдруг Орёлка в голос. – Убьет он до смерти…
– Ну, ну, не реви. Не убьет, – сказала Анна Ефимовна.
– Посулился он, – ревел Орёлка, сказал, насмерть запорю.
Он бросился на колени перед Анной Ефимовной и стукнулся рыжей головой об пол:
– Батька послал. На тебя вся надёжа…
– Чего ж сам не пришел? Аль с тобой говорить стану? – сказала Анна Ефимовна.
– Немочно ему, – Орёлка вскочил на ноги, еще раз оглянулся на дверь и зашептал чуть не в самое ухо Анне Ефимовне. – В подклети[6] он, под поварней[7]. Ключница пустила. Сказал, пришла б ты туда, будто доглядеть чего… Государыня, поди ты, Христа ради… Батька мой! Запорет он…
Орёлка опять быстро нырнул и стукнулся головой об пол.
– Ты не бойся, – прибавил он, также быстро вскочив. – Иван Максимович не проведает.
– Дурень ты, Орёлка, – сказала Анна Ефимовна сердито. – Мне что Иван Максимович. Чай, я не холопка. Ладно. Скажи – приду. Беги отсель.
Орёлка кивнул, повернулся, выбежал из комнаты и вихрем пронесся мимо Фроси. Она только покачала головой и вошла в опочивальню. Анна Ефимовна накидывала темный убрус.
– Ты куда, доченька?
– В подклеть. Ключница даве молвила – от капусты будто дух нехороший пошел, надобно доглядеть…
Анна Ефимовна прошла через двор в поварню. Ключница уж ждала ее там с фонарем.
Она подняла погребицу и посветила Анне Ефимовне по темной лестнице.
На Анну Ефимовну так и пахнуло сыростью: капустой запахло, чесноком, медом и еще чем-то. Большая подклеть была вся заставлена. Бочки, ящики, коробья с кызылбашскими[8] сластями, лукошки с яйцами, мешки с мукой, с крупами, – все для хозяйского обихода.
– А Жданка-то где? – тихо сказала Анна Ефимовна, садясь на ящик.
– Тут я, государыня.
Из темного угла выступил Жданка. Ключница посветила на него. Пожалуй, Анна Ефимовна и не узнала бы его. За один день точно на десять лет постарел. Высокий он был, чуть повыше Ивана Максимовича, плечистый и лицом даже на него немного похож, тоже белый, румяный, и глаза веселые. А теперь сгорбился весь, серый стал, волоса вскосматились, лицо перекосило. Левый глаз совсем запух. Кругом черно, точно дегтем смазано.
– Ну, и расписал тебя Иван Максимыч, – сказала Анна Ефимовна. Чем прогневил его? Сказывай.
– Нет моей вины, матушка, Анна Ефимовна, видит бог. Как родителю покойному радел, так и Ивану Максимычу. Со всем усердием.
– Чего ж осерчал он?
– Соль-де продешевил.
– Чего ж продешевил?
– Эх ты, матерь божья! Да не продешевил я, Анна Ефимовна, вот те Христос! Дай ты мне, матушка, по ряду все сказать, как дело было.
– Сказывай, затем и пришла.
– Ну вот, стало быть, как
Подклеть – нижний этаж дома, где держали товары или скот.
Поварня – кухня.
Кызыльбашские – персидские.
