отодвинул Стену плачаИ перестроил Вечный Храм,
Чтоб было так, а не иначе.
Он беспощадно истребил
Потомков древних Хасмонеев,
И даже тех, кого любил,
Не пощадил, их прах развеяв.
Во избежанье разных смут
От непроверенных вестей,
Завел шпионов там и тут,
Филёров всяческих мастей.
В глубоком сумраке застыла
Назло забитая страна,
Влачит уныло и постыло
Предначертание она.
Притихли все, забились в щели.
Шипят, как змеи по углам,
Дрожат в подвалах, еле-еле
Беспутства прикрывая срам,
Какой возможен в диком страхе
Богоизбранничества флёр?
Что мыслит голова на плахе,
Когда над ней завис топор?
Мне в том неведомы сомненья:
Я воцарился на века!
Любому дать упокоенье —
Не дрогнет царская рука!
Что смерды могут ждать от власти?
Лишь ускорение кнутом!
Боль – префикс к осязанью счастья,
Дар указующим перстом.
Мне в этой жизни нет препятствий
И сожалений о судьбе,
Погрязшей в утлом святотатстве
Непроходимой голытьбе.
Народ – как стадо у овина,
Святую разрывая вязь
На две неравных половины.
Одна упасть готова в грязь!
И если дам понять неявно
Намек, что надо горы срыть,
Толпою бросятся забавно,
Изрядно проявляя прыть.
Меня не мучают причины.
Я искренне безмерно рад
С презреньем брошенному в спину
Кинжалом слову «супостат»!
Край ты наш, край благодатный, но сирый.
Голь, незавидная наша стезя.
Так внесено в Стену плача курсивом:
Жить, не наглея и не лебезя.
Свет ты наш, свет, вседозволенно ярок,
Недостижим высоко в небесах.
Нам же достался лишь свечки огарок,
Чтоб даже богу молиться впотьмах.
Мрак ты наш, мрак – это все, что нещадно
Льется на головы наших детей.
Непредрекаемо и беспощадно —
От словоблудия и до плетей.
Стон ты наш, стон, если где отзовется
Болью в нетронутых гнилью сердцах,
В душах и в памяти и как придется —
В людях несведущих и в мудрецах.
Жизнь шла спокойно, постепенно.
В один из будто ясных дней
Пришел донос. И, несомненно,
Стал Ирод злобней и бледней.
В нем говорилось, что в народе
Мессию ждут. Конечно, не елей,
Навряд ли свойственно природе,
Но смерд становится смелей.
Еще писалось, что Мессия
Был Ироду нарочно сужен
Как враг, и это не флексия,
Давида роду он не вчуже.
Царя от страха замутило,
Не ведал он, как дальше жить.
Жизнь стала мерзка
