надпись.
– Короче, мы нелегалы. Поэтому копы ее не любят. А я не люблю рассказывать про духа своего, потому что я мало о нем знаю. У меня отца не было, чтоб рассказать.
Я вспомнил своего отца и пожал плечами. Ну, может и повезло тебе, Мэрвин.
Мэрвин снова закурил, оставил на фильтре пятнышко крови.
– Слушай, я никогда не видел птиц. Ну и, тем более, летучих мышей. Вы правда умеете летать?
Мэрвин как-то кривовато улыбнулся, а затем сказал:
– Мы летаем во сне.
Он не очень охотно говорил о своем происхождении, зато вдруг выдал мне страшную тайну:
– Так-то моя мама проститутка.
Он сказал об этом нарочито спокойно, беспечно. Спросил:
– А твоя?
– Она утонула. Когда жила с отцом, то не работала, а до того училась только. Но она всегда хорошо рисовала.
– Училась на художницу?
– Нет, на электрика вроде. В ПТУ каком-то. Это школа для рабочих типа.
Я понял, что совершенно не могу представить маму в университетской аудитории, что при всем желании не могу выдумать ей последующего безалкогольного будущего. А ведь она могла быть жива. Остался бы я тогда в Снежногорске или нет?
– А твоя мамка? – спросил я. – Она училась?
– Да, вроде на преподавателя немецкого.
– А зачем тогда ебется с мужиками за деньги? Работать не хочет?
Я растянулся на траве, она была колючей, какой-то неживой. Надо мной был грязный бетон моста, угрожающий, грохочущий.
– Ну ты идиот, – сказал Мэрвин.
– Сам ты.
Я ждал, что Мэрвин мне еще что-нибудь скажет, но он молчал с таким загадочным видом, словно знал какую-то страшную тайну.
– Нет, ну правда?
– Не скажу.
– А чего?
– Ну, того. Ты еще не заслужил мое доверие.
– Это потому, что я русский?
– Да, я боюсь, что ты используешь эти сведения, чтобы захватить часть Польши.
Мэрвин все время перебирал свои кулончики, старался, безуспешно конечно, распутать их, и наконец я спросил:
– Да на хрена они тебе? Ну то есть педиковато ж выглядит.
– Ты педиковато выглядишь.
– Вот уж неправда.
Я взял еще один камушек, швырнул на дорогу, а Мэрвин, помолчав, сказал:
– Это все про удачу. Ты веришь в удачу? А в судьбу?
Его обычный игривый тон вдруг стал торжественным, каким-то официальным, а выпрямился он так, словно кто-то треснул его хорошенько линейкой.
– Блин, ну ты чего?
Я даже расстроился, все ж отлично шло, кому нужно быть серьезным?
– Нет, ты послушай, – сказал Мэрвин. Он с нажимом провел ногтем по шраму в виде цифры девять. – Мать какое-то время увлекалась астрологией. Она вообще-то страстная натура, ей много чего нравится, быстро загорается – быстро остывает. А мне в душу запало. Вообще не
