на пару сварливых ворон. Сабран выдала ее за дурака и пьяницу, и вскоре Джиллиан тоже родила девочку.
Мариан была хрупка душой, не смела возвысить голоса громче шепота. Семья ее не замечала, и девочка благодарила за то Святого. Она тихо жила, тихо обвенчалась и тихо принесла дитя.
Третья принцесса родилась в обветшавшем доме.
Ее назвали Сабран в угоду самовластной королеве. Она не издавала ни звука, только морщила крошечный лоб и оттопыривала нижнюю губку.
– Святой, бедная овечка! – вздохнула повитуха. – Какой же у нее суровый вид.
Утомленная Мариан не ответила.
Вскоре после родов королева-кошка удостоила ее посещения, и с ней пришла наследная принцесса. Мариан при виде их сжалась.
– По мне назвали? – рассмеялась седовласая правительница. – Льстивая ты мышка. Но подождем сравнивать, пока не увидим, превзойдет ли тебя твое отродье.
Не впервые на своем веку Мариан Беретнет взмолилась, чтобы земля разверзлась и поглотила ее.
Сабран, как все женщины ее рода, выросла высокой и статной. Все знали, что каждая королева рода Беретнет рожает одну девочку, похожую на мать. У всех были черные волосы. У всех одинаковые глаза – зеленые, как яблоки юга. Бледная кожа и румяные губы. До меняющей лицо старости различить их бывало непросто.
Юная Сабран не унаследовала материнской робости, высокомерия бабушки и жестокости королевы-тирана. Она держалась обдуманно и достойно, никогда не доходя до насмешек.
Сколько могла, она чуждалась малознакомых людей, предпочитая общество своих дам, которым доверяла как никому другому. Наставники преподавали ей историю стран Добродетели, а когда она их усвоила, обучили ее живописи, пению и танцу. Все это делалось втайне, потому что королеве ненавистно было видеть других Беретнет счастливыми – и видеть, как те учатся править.
Десять лет весь двор следил за младшей из четырех.
Ее дамы первыми узрели в ней спасительницу. Они смотрели на морщинку между бровями, никогда не сходившую с ее лба. Они выходили к воротам замка, где девочка, сжав зубы от отвращения, вела счет протухшим головам. Они были при ней, когда королева-кошка пыталась сломить ее волю, и в день, когда она впервые окрасила кровью простыни.
– Мне донесли, что ты готова народить новую зеленоглазую девчонку, – сказала ей старая королева. – Не бойся, дитя… Я не дам твоей красе увянуть на ветке.
Ее лицо напоминало пенку на молоке: пудра тонула в морщинах.
– Ты мечтаешь стать королевой, овечка моя?
Юная Сабран стояла посреди тронного зала на виду у двухсот придворных.
– Не смею, ваша милость, – тихим, но ясным голосом отвечала она. – Ведь королевой я могу стать, лишь когда вы оставите трон. Или, спаси Святой… после вашей кончины.
Двор содрогнулся.
Изменой было даже думать о смерти правительницы,
