четыре. А по жаре это совсем немало. «Ноги отваливаются. Но дойдем. Немного. Вот и околица показалась». В мягком свете зависшего у горизонта светила показалось, что деревья над маленькими домишками засветились церковными свечками.
«Надо же, в детстве бабка всего раз сводила, а в память запало». – Павел спустился с горки, перешел трухлявый мосток через невзрачную речушку, с кувшинками и осокой, и, пошаркав сапоги о голенища, вступил в населенный пункт. Не то что шел наобум.
Постоял, внимательно наблюдая за возможным присутствием неприятеля: «Никого, словно вымерли. Может, сбежали? Вряд ли. Тогда бы ставни позакрывали, а если бы селян увезли, то хоть собаки выли. А тут тишина, – шел спокойно, слегка помахивая отломанным прутиком. – Наглость – второе счастье. Но не до темноты же в кустах сидеть?»
Возле первой хаты остановился. Тихо. Негромко позвал: – Эй, хозяйка? Кто живой есть?
«Понятно. Идем дальше. Деревушка-то всего пятнадцать дворов, но сельсовет должен быть. Уж это как пить дать».
Обойдя с десяток, забеспокоился. В следующий двор проник, легко перепрыгнув невысокий заборчик.
«Знаем мы этих кобелей. Молчит-молчит, а потом галифе на портянки», – опасливо оглянулся по сторонам Павел.
Крыльцо скрипнуло под сапогами на удивление музыкально. Тепло и чисто. Павел коротко стукнул костяшками пальцев по доскам и шагнул в сени, пахнувшие травами и пылью. Несколько шагов сделал наугад, пока глаза не привыкли со света. Перекинул пистолет в левую руку и потянул ручку на себя.
Сумрак и прохлада избы. Русская печь, стол из потемневших от времени досок, буфет с резным верхом и вечная зелень герани на окне.
Короче, чистота и уют. Картинку портила только плетеная из разноцветных полосок ткани дорожка, волной улетевшая к печи. Павел выпрямился и, не сводя глаз с входа, собрался шагнуть дальше, из кухни в комнату.
– Ну что ты шлындраешь, полы топчешь? – прозвучал скрипучий старческий тенорок. Донесся он из угла кухни, где, а в этом летчик мог поклясться, еще секунду назад никого не было. Голос вызвал легкий озноб.
И тут Павел увидел, что в красном углу, прямо под иконами с потемневшим от времени окладом, сидит хозяин. В истертом треухе, ватных штанах и валенках. Дед усмехнулся, собрав морщины на небритых щеках, и продолжил: – Что, Паша, боязно? Иль как?
Говоров замер. Да и что тут ответить, если все неправильно.
– Присядь, милок, а то стоишь, как оглобля, – ткнул старик скрюченным пальцем в табурет.
– Летчик я, истребитель. Возвращался с задания. Подбили, пришлось прыгать. Чья деревня? Немцев нет? А куда народ подевался? – выпалил Павел заготовленный заранее текст.
– Не трынди ты, – поморщился хозяин, – сам знаю, что летчик. Прохлопал давеча на вираже немчина, вот он тебе и впаял по самый, как говорят… А так считаю, и верно. Ты уж будь добр, не зевай, милок, ежели воевать взялся…
