голову давно приходила одна догадка, и теперь появилась возможность лично задать вопрос, чтобы ее проверить:
– Почему вы так заботитесь о ней?
– Вы платите мне за это, разве нет? – отшучивается Гавришкин, но лицо его становится еще более румяным, и щеки теперь похожи на два наливных яблока.
– Думаю, есть что-то еще, – девушка отводит взгляд от мужчины. Она не знает, почему упорствует, но это будто бы позволяет уйти от того, что ей обсуждать совсем не хочется. – Я узнавала, препараты, которые вы для нее достаете, стоят даже больше, чем я отправляю.
Алексей Петрович какое-то время крутит в ладонях опустевший стаканчик и с какой-то вымученной, оторванной от сердца улыбкой признается:
– Когда-то я ухаживал за вашей мамой… За Мариной. Только не срослось ничего. Тогда стали дружить, я ее, дурак, даже на свидания провожал – не смыслил в любви ничего, а подсказать некому было. Она многое пережила, вы всего даже не знаете, наверное. Рано осталась без родителей, подрабатывала везде, где могла. Потом, я тогда срочку служил, она забеременела, но по какой-то причине с отцом ребенка поддерживать связь не стала и вскоре вышла замуж за своего бывшего школьного учителя. Я был с ним знаком – мой брат был его приятелем, и тот часто бывал у нас дома. Такой себе человек. Ну, да что скажешь, – ее вечно тянуло на мерзавцев. Он быстро оборвал все ее прежние связи с друзьями и знакомыми, включая меня. Марину перестали видеть на людях, все дома, должно быть, сидела. До несчастья я о ней и не слышал больше ничего, а потом уже поздно было.
Рассказ о жизни матери до замужества ослабляет скрученную пружину внутри Сабины. Снедающее ее неприятие и неясное беспокойство затихают как эхо гитарной струны, нечаянно тронутой чьими-то пальцами. А может, то, как Гавришкин говорил о ней, нежно и светло, сыграло свою роль.
– То, что вы теперь ее лечащий врач, – это разрешено? – осторожно спрашивает она.
– Не совсем, конечно. Вопросы этики могут быть неоднозначны, когда дело заходит о таких случаях, но здесь некому меня уличить. Зато я могу помогать. Наша больница, конечно, не самая худшая. В некоторых такое творится – не приведи господи. А у нас ничего, тихо, спокойно, к пациентам человеческое отношение. Однако, сами знаете казенные дома, особой заботы все равно не найти. Мы с вашей мамой разговариваем подолгу, ей это очень помогает, – Сабина не просит о продолжении, но мужчина все равно говорит. – Произошедшее когда-то стало для нее большой травмой. В ней поселился глубинный страх за вас, а то, что вы долго не виделись, только обострило это. Теперь она боится, что с вами произойдет что-то очень дурное, настолько, что ее мозг сосредоточен только на этой мысли, и вместе с непреходящим чувством вины это причиняет ей сильные страдания.
Внутри снова поднимается штормовой волной ком из задавленных эмоций. Почему он все это ей говорит? Чего ждет от нее? Она пересиливает себя, чтобы оставаться на месте, а не вскочить и бежать, куда глаза глядят, как это было недавно.
