в наступление и сделал попытку спихнуть Швейка с сиденья. Потом, когда Швейк успокоил его, без стеснения дав почувствовать свое физическое превосходство, фельдкурат осведомился:
– Сегодня у нас понедельник или пятница?
Он полюбопытствовал также, что теперь – декабрь или июнь, и вообще проявил недюжинное дарование в задавании самых разнообразных вопросов.
– Вы женаты? Любите горгонцолу? Водятся ли у вас в доме клопы? Как поживаете? Была ли у вашей собаки чумка?
Потом пустился в откровенность: рассказал, что он должен за верховые сапоги, за хлыст и седло, что несколько лет тому назад у него был триппер и он лечил его марганцовкой.
– Ни о чем другом не мог думать, да и некогда было, – сказал он икая. – Может быть, вам это кажется слишком тяжелым, но скажите – ик! Что делать! – ик! Уж вы простите меня!
– …Термосом, – продолжал он, забыв, о чем говорил минуту назад, – называется сосуд, который сохраняет первоначальную температуру еды или напитка… Как ваше мнение, коллега, какая из игр честнее: «железка» или «двадцать одно»?.. Ей-богу, я тебя уже где-то видел! – воскликнул он, покушаясь обнять Швейка и облобызать его своими слюнявыми губами. – Мы ведь вместе ходили в школу… Ты славный парень! – говорил он, нежно гладя свою собственную ногу. – Как ты, однако, вырос за то время, что я тебя не видел! Увидев тебя, я забываю о всех пережитых страданиях.
Тут им овладело поэтическое настроение, и он заговорил о возвращении к солнечному свету счастливых созданий и пламенных сердец. Затем он упал на колени и начал молиться: «Богородице, Дево, радуйся», причем хохотал во все горло.
Когда они остановились, его никак не удавалось вытащить из экипажа.
– Мы еще не приехали! – кричал он. – Помогите! Меня похищают! Желаю ехать дальше!
Его пришлось в буквальном смысле слова выковырнуть из дрожек, как вареную улитку из раковины. Одно мгновение казалось, что он будет разорван пополам, потому что он уцепился ногами за сиденье.
При этом фельдкурат громко хохотал, очень довольный, что надул Швейка и извозчика.
– Вы меня разорвете, господа!
Кое-как его втащили по лестнице в квартиру и, как мешок, свалили на диван. Фельдкурат заявил, что за автомобиль, которого он не заказывал, он платить не намерен, и понадобилось более четверти часа, чтобы втолковать ему, что он ехал в крытом экипаже. Но и тогда он не согласился платить, возражая, что ездит только в карете.
– Вы меня хотите надуть, – заявил фельдкурат, многозначительно подмигивая Швейку и извозчику, – мы шли пешком.
И вдруг под наплывом щедрости он кинул извозчику кошелек:
– Возьми все! Я в состоянии заплатить! Для меня лишний крейцер ничего не значит!
Правильнее было бы сказать, что для него ничего не значат тридцать шесть крейцеров, так как в кошельке больше и не было. К счастью, извозчик подверг фельдкурата тщательному обыску, ведя при этом разговор об оплеухах.
– Ну, ударь! – посоветовал фельдкурат. –
