Эгвейн отпрянула, и он исчез. С Илэйн она уже поговорила. Эти двое вконец распоясались; им обеим пора вручить шали по-настоящему – как и положено, с принесением соответствующих клятв.
Кроме того, Эгвейн нуждалась в сведениях, которые имелись у Найнив. Хотелось бы верить, что угрозы вкупе с обещанием новостей приведут ее в зал Совета Башни. А новости и впрямь были важные. Белая Башня наконец-то стала едина, Престолу Амерлин ничто не грозит, Элайду пленили шончан.
Вокруг Эгвейн вспыхивали и проносились мимо крохотные, с булавочную головку, огоньки сновидений. Она подумала, не связаться ли с Хранительницами Мудрости, но решила этого не делать. Как же с ними разобраться? Для начала надо устроить так, чтобы Хранительницы Мудрости не поняли, что с ними «разбираются». План Эгвейн еще не обрел законченных очертаний.
Она позволила себе скользнуть обратно в свое тело, довольная тем, что проведет остаток ночи в обществе собственных сновидений. Здесь она уже не могла, да и не хотела удерживаться от мыслей о Гавине. Ступив к себе в сон, Эгвейн оказалась в его объятиях. Оба стояли в комнатке с каменными стенами, формой напоминавшей кабинет Эгвейн в Башне, а убранством – общий зал в гостинице ее отца. Гавин был в добротной одежде из двуреченской шерсти; меча у него не было. Простая жизнь… К ней Эгвейн никогда уже не вернется, но может видеть ее во сне…
Все содрогнулось. Комната, сотканная из прошлого и настоящего, как будто раскололась и, разлетевшись вдребезги, обратилась в клубящийся дым. Охнув, Эгвейн попятилась, когда Гавин рассыпался, словно был слеплен из песка. Все вокруг превратилось в пыль, а вдалеке на фоне смоляного неба выросли тринадцать черных башен.
С грохотом рухнула одна, за ней обрушилась вторая, а остальные становились все выше и выше. Упали еще несколько башен, и дрогнула земля. Очередная башня треснула, покачнулась и стала оседать, едва не развалившись совершенно, – но как-то устояла, и оказалось, что теперь она выросла выше всех прочих.
После землетрясения уцелело шесть башен. Их неясные очертания вырисовывались над Эгвейн, упавшей на мягкую землю, которую устилали иссохшие листья. Видение изменилось. Теперь Эгвейн смотрела вниз, на гнездо, полное недавно оперившихся орлят, истошно призывавших орлицу. Один из орлят… как бы сказать… извернулся, и оказалось, что это вовсе не орленок, а змей. Он начал пожирать птенцов одного за другим, заглатывая их целиком, а орлята лишь смотрели в небо, делая вид, что этот прожорливый змей – их сородич.
Видение изменилось вновь. Теперь Эгвейн стояла перед погруженным во тьму холмом, на вершине которого находилась огромная сфера из чистейшего хрусталя, мерцавшая в свете двадцати трех гигантских звезд. В сфере зияли трещины, и она была стянута веревками.
На холм, держа в руках топор лесоруба, взошел Ранд. Взвесил топор в руке, размахнулся и принялся рассекать веревки, одну за другой. Когда он разрубил последнюю, прекрасный шар начал разваливаться на части, и Ранд покачал головой, а у Эгвейн перехватило дух.
Она проснулась и села в постели – в Белой
