повернули головы в сторону раздавшегося голоса. Заложив руки за пояс, к ним спокойно подходил муниципальный полицейский.
– Вот этот тип провоцирует нас своей гребаной камерой! И все время снимает нас без разрешения! – пожаловался один из парней. – У него есть на это право?
– Это незаконно, господин полицейский, – присоединился другой. – Он не имеет права.
– Морбюс, опустите камеру, пожалуйста, – сказал муниципальный полицейский.
– Расскажите мне о своем детстве, – попросил Делакруа, когда они уже подъезжали к дому под шум близкой грозы и вспышки молний.
– О моем детстве?
– Ну да. Какие у вас были родители, чем они занимались, в какой обстановке вы росли…
– Вам это действительно интересно?
Ветер дул им в лицо, и волосы танцевали у режиссера за головой, как щупальца актинии.
– Да, Жюдит, мне это интересно. Люди вообще меня интересуют. Таковы уж все деятели искусства: они крадут жизни других. Постарайтесь вспомнить какой-нибудь эпизод из вашего детства, который годился бы для фильма.
Жюдит пожала плечами, и тут на лицо ей упали первые капли дождя. Морбюс настолько небрежно вел машину, что она испугалась, доедут ли они до дома.
– Пожалуй, ни один эпизод из моей жизни не достоин фигурировать в фильме.
– А я уверен, что такой эпизод есть, – возразил Делакруа. – У любого из людей обязательно существует хотя бы один.
Нагнувшись, он заложил еще один крутой вираж. Жюдит задумалась.
– Моя мама… – начала она наконец.
Он бросил на нее острый взгляд, вцепившись в руль.
– Когда я была маленькая, моя мама боялась всего на свете. У нее был постоянный страх за меня, и она хотела все время держать меня в доме, чтобы защитить, непонятно от чего… Если она слышала какие-нибудь страшные россказни, то ни за что не позволяла мне выходить на улицу. Всякий раз, когда все-таки удавалось выйти поиграть с друзьями, она буквально умирала от страха. Девчонки смеялись надо мной и над мамой из-за этой суперопеки. В компании подружек мне всегда было стыдно за нее. Настолько стыдно, что однажды, когда она довела меня до белого каления, я вечером опустилась на колени перед кроватью, сложила руки и стала молиться, чтобы она умерла и этот постоянный стыд кончился. Она… она умерла в следующем месяце.
По тому, как пейзаж вдруг замутился у нее в глазах, Жюдит поняла, что те наполнились слезами. Делакруа никак не комментировал услышанное, даже не выразил соболезнования, и она была ему за это благодарна.
Ветер осушил ей глаза, и девушка посмотрела наверх, на темнеющее небо, которое разрезали молнии.
– Давайте поговорим о вашем последнем фильме, – попросила она минуту спустя.
– О «Кровавых играх»? А что вы хотели бы услышать?
– Нет, о другом фильме. О том, что никогда еще не был показан в кинозалах.
Наступила тишина.
Следующий вираж Делакруа заложил еще круче
