слова, как горошек. – Просил начальника – вот тебе начальник, говори, что надо, и уходи с богом.
Старуха подняла свечу. Из тьмы выступило смуглое лицо, на три четверти заросшее молодой бородкой, густой и черной.
– Вы, тетенька, шаривари не затевайте. По личному вопросу мы вам слово дадим в конце. – И с силой, которую в этом невысоком человеке трудно было даже предполагать, незнакомец поднял тетю Феню под локти и отставил в сторону. От него веяло чем-то тревожным, настораживающим.
– Ранены? Переменить повязку?
– Успеется. – Он снизил голос. – Я не о себе. – Посмотрел на тетю Феню, театрально удивился: – Как, тетечка, вы еще здесь? А ну, погуляйте по воздуху, посчитайте звездочки, нам с начальником тэт-на-тэт потолковать надо.
У меня радостно всколыхнулось сердце. Наверно, он из-за реки, от наших.
– Тетя Феня, проведайте оперированного.
Все – и это ночное вторжение, и странная, вывихнутая какая-то речь незнакомца, и даже его лицо с плюшевой бородкой – все настораживало. Но старуха права, голому нечего бояться разбоя. Что может быть хуже того, что с нами уже произошло в это роковое шестнадцатое октября?
Я поставила перед незнакомцем табуретку.
– Садитесь.
– Комфорт для следующего раза. Это, так сказать, частный визит. – Он перешел на шепот: – Доктор, слушайте сюда. В одном месте лежит один человек. Он срочно нуждается в медицинской помощи.
Я рассердилась: «в одном месте», «один человек» – что это за иксы и игреки?
– Вы пришли в советский госпиталь и разговариваете с советским врачом.
– В городе, который, между прочим, временно занят немецко-фашистскими оккупантами, – насмешливо уточнил обладатель плюшевой бородки и продолжал своим противным, ёрническим тоном: – На меня ваше лечебное заведение произвело исключительно хорошее впечатление, и я, пожалуй, привезу сюда моего любимого дядюшку, Вера Николаевна.
– Вы меня знаете?
– У нас общие знакомые. – И посерьезнел: – Прошу приготовить через час коечку. И тихо, не надо сенсаций. Они не для этого сезона.
Он бесшумно исчез, будто растворился во тьме: ни дверь не стукнула, ни ступеньки не скрипнули.
Велела Фене приготовить койку.
– Должно быть, из циркачей, – сыпанула горошек слов тетя Феня. – Ишь ты – «шаривари». Это у них язык такой особенный. А ручищи железные. Поднял – и болтай ногами, как кукла. Вы его поостерегитесь. У моего брата двое из цирковых на квартире стояли – всем угодникам поклоны клал, чтобы только поскорее съехали… – И вдруг Феня, жалостно глядя на меня, вздохнула. – Эх, Вера Николаевна, Вера Николаевна, сколько на вас бед-то сразу свалилось…
– Разве только на меня? А остальные? А вы…
– Я что, меня, голубка моя, жизнь-то покатала-помотала, а вам-то с непривычки каково?
Мне «с непривычки»? Эх, тетя Феня, тетя Феня, добрая душа!
