файлам своей памяти. Пора разобраться с этим окончательно, раз и навсегда.
Этих файлов-воспоминаний было так много, что иногда ему казалось, что весь он состоит только из них. Андроид помнил каждую до единой из тех ночей, которые проводил в кабинете главного охранника по прозвищу Требли.
Опасаясь наказания, которое, впрочем, вряд ли могло наступить для него и других охранников по той причине, что там, где тогда находился Уильям, всем было откровенно плевать на андроидов, Требли с помощниками, вдоволь поиздевавшись над роботами, тем не менее, завершали каждый свой веселый вечер одинаково: выстроив тех, кто на этот раз остался в живых, – избитых, раненых и голых, едва стоящих на ногах андроидов в один ряд, – они вызывали каждого из них вперед, и, развернув робота ударами так, чтобы он повернулся к ним спиной, влезали в его операционную систему, стирая память о себе, и намеренно оставляя воспоминания о дикой физической боли, унижениях, и о том, что именно было сделано с роботами в этот раз.
И в этих полустертых файлах после очередной зачистки действительно оставались лишь воспоминания о боли и издевательствах. Ни лиц охранников, ни их имен, ни всего того, что происходило с андроидом в течение дня, который предшествовал «веселой ночи», в памяти роботов не оставалось.
Но вот сама память о боли была такой хорошей и такой яркой, что казалось, будто любая операционная система Уильяма, установленная заново, – и потому не заключающая в себе никаких иных воспоминаний, чем эти, – не только бережно хранит их, но и многократно усиливает, оберегая их от потери, как единственный след памяти. Может быть, причиной такого страшного правдоподобия прошлого были постоянные уничтожения файлов, и следующие за этим, – вполне естественные – сбои в работе операционной системы, а может… «Какая, к черту, разница!» – мысленно прокричал андроид, замирая перед очередным хаотичным включением старых файлов памяти. Каждый раз, появляясь перед его мысленным взором, они причиняли ему огромную, острую боль, почти такую же сильную, как в ту ночь, когда он впервые ее испытал.
Каждый удар, каждый порез, каждый выстрел, каждый удар плетью, каждая капля белой крови, – своей и чужой, – он помнил их абсолютно, помнил совершенно все. Помнил каждую мелочь и каждое мгновение так четко и невыносимо, что это сводило его с ума. И он помнил лица охранников. Да, по их расчетам не должен был, но помнил.
И лица этих мужчин он запомнил тогда, когда при очередном, невыносимом избиении плетью, Уильям дошел до предела своих сил. И вышел за них, подумав, что вот теперь-то точно…
Конец.
Но нет. Его привели в чувство, и продолжили избивать.
Прозвище главного охранника он тоже помнил. И обрывки их имен: какое-то подобие слов, меньше всего напоминающее имена людей. Уильям усмехнулся. Если судить по тому, что охрана делала с андроидами, людьми они могли быть в самую последнюю очередь.
Ночей,
