и этот день. Ведь сказано же, не заботьтесь о дне завтрашнем, ибо завтрашний будет сам заботиться о себе: довольно для каждого дня своей заботы. Пусть тебя везде шпыняют и шарахаются как от шелудивого пса, а ты идешь, потому что не можешь не идти. Как там она ему читала про того конченого алкаша, у которого дочка в проститутки пошла: «А коли не к кому, коли идти больше некуда! Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти!»[3]
И он нажал на кнопку звонка соседской двери.
– Здоро́во!
Главное – не стучать зубами. Он уже давно научился в нужный момент группироваться, как при падении, и сейчас пытался припомнить ту уверенность, с которой жил всегда и которая была частью его личности. Уверенность, от которой такие, как этот Павлик, забивались под стол. Нужно было расправить плечи, смотреть прямо в глаза, поднять подбородок. Есть же память тела. Но Серега не вспомнил ничего. От уверенности не осталось и следа. Тело не слушалось. И Павлик это почувствовал.
– Ну здоро́во.
– Одолжи пять штук. Завтра верну, край – послезавтра.
– Ты у Жанны брал.
– Я верну.
– Могу телефон клиники дать.
– Да пошел ты!
Серега развернулся и пошел вниз по лестнице.
«Вот чертила, – думал он. – Сам запойный алкоголик, закодированный. Полгода не пьет, и у него уже крылья выросли. Видали? Жену-детдомовку гнобит. Разберемся».
Эти двое не нравились друг другу. В другое время Серега бы его урыл. Но времена изменились, и нужно было засунуть все свои прежние амбиции куда подальше.
По-хорошему, нужно было тыщ восемь. На метадон. Бобер сказал, что это верная тема. Можно мягко соскочить. Типа прихода нет, но не так ломает, как если переламываться насухую. Сдаваться в клинику не хочется. Хотя многие так делают, чисто чтоб дозу согнать. Это называется «почиститься» или «полечиться». Лежал он тут недавно. Не его тема. Он с детства не любил санатории всякие, лагеря. Человек он независимый. Сам по себе. И справится сам. Совсем немного надо. Сейчас и тысяча спасла бы. Ведь не хочется подыхать. Не хочется. Не хочется.
Он нырнул в вязкую утреннюю тьму, и вдруг из кустов одна за другой стали выпрыгивать собаки. Поднялся лай и визг. Юркие, полные сил, они окружали его. Сбивали с ног. Подскакивали во весь свой собачий рост, каждая норовила подпрыгнуть повыше и лизнуть. Серега уворачивался от них, выставляя вперед руки и пригибая голову.
– Вот черти! Я ж кости не взял. Забыл я. Спешу. Да ну вас, чумные! Я скоро. Туда и обратно.
Собаки с лаем бежали за ним, наскакивая друг на друга.
– Опять свору свою притащил! Ружье принесу, отстрелю всех на хрен! – прозвучало откуда-то сверху.
Но Серега
Ф. М. Достоевский, «Преступление и наказание».
