она действительно напоминала школьницу. Ростом маленькая, на голове – хвост из обесцвеченных волос, собранный заколкой со стразами. Такая прическа, в сочетании с высохшей, как печеный картофель, кожей, не скрывала ее возраст, а подчеркивала. Но Елизавета об этом, похоже, не думала: без смущения и скидки на обстоятельства без меры пользовалась косметикой – красила черным брови, густо пудрилась и покрывала толстым слоем красной помады губы. В украшениях она себе тоже не отказывала: золотые кольца – через палец, две цепочки на шее, цепляющиеся за неровности гусиной кожи, и три браслета на запястьях. От этого изобилия благородного метала она выглядела нелепо – как стареющая королева, примеряющая драгоценности своих фрейлин.
Молчание и покорность Елизаветы – как занавес, скрывающий в глубине сцены главное действие. В ней так остро чувствовалась злость – по всегда суженным зрачкам и сомкнутым губам, что рядом с ней всегда появлялось предчувствие беды. Ощущение – вот-вот грянет гром. И не случайно: Елизавета была полна агрессией. Она просыпалась в ней внезапно, была нелепой и беспричинной, возникала по пустякам, но выплескивалась быстро, как остатки горячего чая.
Как и на этот раз. За обедом, во время разговора о близких, женщина с грустными глазами говорит:
– Мне все равно, родная она мне внучка или нет. Я ее воспитала с двух лет и очень люблю. Елизавета вдруг резко отпрянула, соскочила со стула и взмахнула руками, как испуганная курица – крыльями.
– Что ты несешь? У меня тоже такая есть, у невестки от первого брака: ни мне, ни сыну не родная. Да какая она мне внучка! Хренучка! Не успеешь обернуться, как квартиру оттяпает. Того и гляди, на улице останусь.
Елизавета дернула стул с железными ножками за спинку и заелозила его по полу. На звук скрежета лицо женщины сморщилось, а в глазах появилась тревога.
– А ты чо, из своей квартиры кладбище хочешь сделать? – Осекала ее Тамара.
– Кладбище – не кладбище, а все мое. И никому не отдам!
Елизавета вернулась на место, съежилась, навалилась грудью на стол, будто обороняясь, и опустила голову. Подрагивающие пальцы и суженные глаза выдавали: гнев не угас и рвался наружу. Не хватало только какого-нибудь повода. Подала его, как главное блюдо к столу, я: нахмурилась, разглядывая мутную жидкость в стакане – кисель, как следовало из меню.
– Что, компот не нравится? Пей, давай, не выделывайся! – Расправила плечи Елизавета.
– Компот? – Переспросила я.
– А дома что для себя лучше делаешь? – Она сузила глаза и нахмурила лоб, от чего стала походить на разозленную комнатную собачку. – Не нравится, не ешь. Что тебе тут деликатесы должны подавать? Ишь, нос воротит.
Я замерла со стаканом в руках. Мне показалось: реакция не соответствовала обстоятельствам.
– Ты чего, Лизка? Она что, дома себе эту муть будет варить? Ты чего разошлась-то? – Взяла на себя роль судьи Тамара.
Елизавета заерзала на стуле, потом посмотрела по сторонам и сникла:
– Да
