случилось днем, когда Уинкорн Де-Блу собирался в совет.
В этот момент к нему почти беззвучно, немного корежась, подкрался Арлен, вспотевший, поднимаясь по крыльцу.
В последнее время ему снились ужасные сны, и он пытался их отгонять, тратя на это чересчур много энергии, которой оставалось у старика совсем ничего.
– Господин Де-Блу? – его голос слегка дрогнул, что Уинкорн, конечно, сразу же уловил в интонации дворецкого, пребывающего в последнее время в чуть отстраненном состоянии, что так не свойственно его привычной непоколебимости. Дворецкий как бы тоже это заметил, перевел глаза, собрался с мыслями и продолжил: – Я хочу оставить дом ненадолго. Мне нужно прогуляться.
– Нет проблем, Арлен, – ответил Уинкорн, пристально вглядываясь в мокрый лоб старика. Чуть отстраненное состояние это мягко сказано; дворецкий вел себя совсем иначе, но Уинкорн пока не вмешивался, давал возможность всему разрешиться самому. Для него такая загадка была детским примером, только уж очень ему не хотелось узнавать ответ. – Тебе нездоровится?
Бронхэн словно бы приподнял левую бровь, чему-то изумившись, а затем опустил, подведя в одной мысли итог, что больше скрываться ему не получится и именно он станет тем, кто нарушит столь долгий срок служения своей семьи Де-Блу, хотя он мечтал стать последним, мечтал, чтобы его дочь стала членом Высоких Семей. Ему, быть может, эта мысль пришла бы с горечью, но разум его был отвлечен совсем иным. Больше всего в тот момент старого дворецкого тревожил голос, который он слышал во сне.
– Дни стали слишком тяжелые для меня, – помедлив, добавил: – Не помню такой высокой температуры.
Уинкорн кивнул. Знал не понаслышке, что лето в Аделии проходит с вполне привычными градусами, даже, может, чуть ниже, чем раньше, но говорить об этом не стал. Ему стало немного тревожно за преданного человека, потому что и сам он, и Ульяна понимали, что старик скоро покинет пост. Проблема была не в погоде.
Мудрец Де-Блу отправился в совет, а сопровождал его взгляд слипавшихся старческих ресниц.
Арлену Бронхэну было почти что шестьдесят лет, как Уинкорну, но он не привык вставать в самые ранние часы, в какие пробуждался в последнее время. Делал он это для одной цели: только чтобы кошмары закончились. Все было даже выносимо, входило в какие-то рамки, пока голос из снов не стал чересчур реальным.
Ранний подъем ему не помогал.
Он чувствовал, что сознание его перестраивается, дает слабину эмоциям, пробудившимся глубоко под коркой – Арлен Бронхэн считал, что сходит с ума из-за того, что видит и слышит.
Стены ослепляли блеском, узоры кружились и пытались «дотянуться» до него, а он не переставал слышать властвующий голос. Вместе с тем и казалось ему, что во дворце, нагретым солнцем, стало жарче, хотя воздух здесь охлаждался. И вот почудилось ему, что за пределами станет легче или, как минимум, страшные мысли, умоляющие или иногда приказывающие совершить предложенное ввиду его возможностей, пропадут.
Он видел, как проходящие люди смотрят на него, как дети отходят подальше, чего-то разглядывая в нём; он слышал,
