в дверь то ли локтём, то ли затылком, но уже без былого энтузиазма, и вдруг завыла:
– Открывай, я твоей шалаве волосья повыдираю!
Заскрипела лестница. Я услышал усталый голос Рустика:
– Мать, ты чего орёшь? Я наверху живу давно.
Он помог ей подняться.
– Сынок, там кто-то есть. – Сказала мать заплетающимся языком.
– Мам, там никого нет.
– Нет, есть, дверь… прр… не открывается. Изнутри заперлись. Может, воры?
– Мам, ну какие воры? Что у нас воровать? Да перекосило её просто. Завтра поправлю. Пойдём спать… Пойдём, я тебя уложу.
Голоса удалились. Через несколько минут Рустик поскрёбся в дверь.
– Ну что вы? Всё в порядке? Не напугались? – Спросил он.
Я отмахнулся:
– Нормально. Нам лучше уйти, наверное.
– Куда вы пойдёте посреди ночи? Спите спокойно… Или не спите неспокойно… Я её спать уложил, она до обеда дрыхнуть будеть, хоть из пушки стреляй. Бухая в дымину. Всё, давай, закрывайся. Светик… – Он помахал рукой и скрылся в темноте.
Утром мы тихонько выбрались из дома под богатырский храп мамы Рустика. Уехали в центр. Я сослался на выдуманное обещание помочь в чём-то там по дому и сбежал, чтобы не продолжать душный ночной разговор. Встретились возле автобуса в Андреевку. Я обнял её, попросил не торопить события, нежно поцеловал в губы, опять глупо понадеявшись, что этого хватит. Потом мы работали, и я всегда оказывался на грядках где-то недосягаемо далеко от участка Светки, и всё думал, что само оно как-то рассосётся, и не дура ж она, всё сама поймёт. А потом совхоз устроил дискотеку, и всё стало совсем невесело.
– Если ты меня бросишь, я… – Она изобразила себя, повешенную. Я посмеялся и махнул рукой.
– На дискач идёшь? – Крикнул я ей
– Да, чуть позже, мне надо припудрить носик.
– Ладно, увидимся.
Всю неделю после севастопольских выходных мы со Светкой ходили параллельными курсами и не пересекались. Я работал на самых дальних грядках, в столовую попадал то рано, то поздно. На обратном пути с поля обзирал окрестности, обходя фасад пансионата кружными путями. Трусил? Ну да. Был кое-какой опыт. Первый.
Я возвращался из школы и столкнулся с ней в дверях квартиры. Она, Света, тряхнула лакированным начёсом и лопнула розовый пузырь бубль гума мне в лицо. Я открыл рот сказать "привет, а какого… ты тут делаешь?" и закрыл. В проёме двери стояла мама с презрительно поджатыми губами. Света молча процокала каблуками по лестнице и скрылась из виду на несколько лет. Другая Света, не эта.
Потом мама курила в форточку на кухне и поливала меня обобщениями. Когда я окончательно осознал, что я "такой же козёл, как и все", и "мне, как и всем остальным, только одно нужно", мама перешла к сути. С крайним отвращением ко всей моей грязной мужской кобелиной натуре, она процедила:
– Эта лярва заявила, что беременна от тебя. Что, побледнел? Страшно? – Её холодного презрения хватило бы,
